Азамат Козаев - Ледобой
Шли под парусом. О веслах пока и речи не было, но парни от свежего морского ветра разрумянились, – чисто девки перед смотринами. В глаза вернулся блеск. Глядели на моего страхолюда ровно на воеводу, и ни одного недовольного взгляда я не углядела. Круглок поправлялся медленнее всех, и стоило нам выйти в море, купчина, подозвав Сивого к себе, о чем-то долго с ним шептался. О чем шептались – не знаю, а только, встав с колен от изголовья хворого, мрачный Безрод велел кормщику править на восток, на осьмушку в полдень. Кормщик оглянулся на Круглока, и тот кивнул. Не часто такое видела, чтобы едва не первый встречный вставал в голову дружины. Да что там не часто, – вообще такого не припомню! И я, точно вредная младшая сестра, чья старшая уже повела девичий хоровод, пристально, в оба глаза следила за каждым шагом Сивого в голове дружины. А моего муженька ровно тяготило первенство. Он не ходил по палубе, задрав нос, голоса не повышал, на крыльях старшинства не летал. Говорил вполголоса, все так же ухмылялся, и отчего-то парни даже хохотали временами. Не иначе, о бабах зубоскалили. Но ни единого косого взгляда, как в начале похода, ни одного сального словца в свой адрес я больше не слыхала. Мы шли все дальше и дальше на восток.
Дошли до большой земли без приключений. Круглок зримо порозовел, глаза живо заблистали, правда, щеки оставались впалыми, и ходил пока едва-едва, с рогатиной. Опираясь на плечо Безрода, наш купчина спустился по шатким сходням на берег. Рядом, словно из-под земли, вырос какой-то шустрый человек, по виду приказчик, и с радостными воплями полез обниматься. Едва наземь не снес. Сивый усмехнулся, с рук на руки передал купца приказчику, – и хотел было исчезнуть, но Круглок, прихватив за рукав, остановил. Неловко подшагнул и обнял, что осталось сил. Благодарил за все. За то, что оказался на его ладье, а не на ладье оттниров, за то, что вообще родился на белый свет. Но в глазах моего мужа не дрогнула даже малая льдинка. Сивый просто опешил, усмехнулся и неловко обнял купца, – не растревожить бы раны неуклюжим объятием! У отважного купчины в глазах что-то подозрительно заблистало, и, думаю, не от боли прослезился наш храбрец. Круглок пристал тут не первый раз, знакомцы слетались, ровно мухи на мед – окружили, теребили, выспрашивали. Подняли на руки храброго купчишку, понесли в корчму бражничать, Круглок еще долго махал рукой, пока виден был. Мы тепло простились с недавними соратниками. Те звали с собой, просили не уходить, очень хотелось парням кувшин-другой вместе победить, но Сивый остался непреклонен. Путь-дорога звала вперед, и славные попутчики отпускали нас нехотя. Мы остались в доброй памяти, это приятно.
Боги явили знамение. Белый аист дал над нами круг и улетел на восток. Мы с Безродом переглянулись. Теперь наш путь лежал туда, где раскинулись непроходимые леса, болотные топи, крутые горы.
Не стали терять времени. Ноги соскучились по ходьбе, и, благо пристали мы ранним утром, чуть заполдень уже топали на восток. Теперь конные. Кони шли в поводу, потряхивая гривами, прядая ушами и поводя мордами. Два гнедых, буланый и каурый ловили наши запахи, привыкали и косили темными глазами.
Наконец, мы остались одни. Без случайных попутчиков, чья смерть легла бы невыносимым бременем на душу, – ведь я призвала на свою голову все мыслимые и немыслимые тяготы. Не будет невинных жертв, которых безжалостная доля неминуемо погребла бы рядом со мной. Нас осталось четверо, и помри мы в бою – каждый помер бы за что-то. Я – потому что жизнь стала не мила, Безрод – как человек, ставший знаменем моих несчастий, Гарька – за то, что привязалась к Сивому всей душой, и, наконец, Тычок – просто за то, что по-стариковски любил Безрода. Всем я безжалостно предрекла злую судьбину, но самой лишь беспокойнее становилось на душе. Ворочалась жизнь на самом ее донце, как будто ростки пускала. После долгого сна поднимало голову любопытство.
Шли лесом. Безрод звериным чутьем находил тропки в чащобе, что началась сразу за городскими полями, и ни разу не завел нас в непролазный бурелом. Хоть и светило солнце, но в лесу было все же темновато. Дышалось легко, – не как в море, совсем по-другому. Море пахло солью, мокрым железом и старым ладейным тесом, лес пах свежей хвоей, смолой, сыростью и древесными стволами. Вступая в лес, Безрод подарил Лесному Хозяину ягня. Остановился под кряжистым дубом, пошептался о чем-то с великаном, потер ладонью шершавый ствол и отпустил смешного черного барашка. Ягненок постоял-постоял, потом взблеял и потопал куда-то в лес, ровно позвал кто. Лесной Хозяин принял от нас жизнь. И вот шли мы целый день – и устали не знали, деревьев напрасно не губили, живности не пугали. Да и поведешь ли себя по-другому в чужом доме?
Все мои думы приковал к себе постылый муж. Странное дело, отрешенность и равнодушие отчего-то захромали, ровно лошадь, попавшая копытом в ямку. Сама не знаю, чем Безрод подманил к себе мое внимание, – ведь я совершенно не его знала и ломала голову над каждым словом. Любопытство, недоумение, неожиданность – вот стали те пряности, которыми Сивый сдобрил немилую мне жизнь. Каждый вечер на привале я подолгу изводила тело воинской премудростью, глушила голос плоти, но кровь лишь сильнее бежала по жилам. Безрод меня и пальцем не коснулся, – казалось, и вовсе не замечал, лишь изредка я ловила на себе взгляд вечно холодных глаз. Однажды на привале села против Сивого и долго глядела за тем, что и как он делает. Как разжигает огонь, как свежует тетерева, как насаживает тушку на вертел, как ловко делит мясо, самые сочные куски невозмутимо подкладывая мне. Все мой немилый делал споро, ладно, без суеты. Спать меня укладывал в самой середке, определяя в стражу первой. И через седмицу мы вышли к наезженной дороге.
Безрод не спешил выходить на открытое. Долго стоял в лесу, выглядывая сквозь деревья на просеку, высматривал что-то или кого-то. Наконец, вышел первым. Стало больше света, как будто прежде шли в сумерках. Я даже заулыбалась во весь рот, от уха до уха.
– Подле меня держись. – Выйдя на дорогу, мы оседлали лошадей, и Сивый на буланом подъехал ко мне стремя в стремя. – Беспокойно мне.
Сказал об опасности, будто воды попросил напиться, – сухо, ровно, голос и не дрогнул.
– Я ничего не приметила, – отрезала. А ведь тоже не слепая, и не глухая.
Сивый мрачно усмехнулся и ничем не ответил. Даже убеждать не стал. Но одно я знала точно – он станет держаться подле меня. И оказалась права. Временами Безрод замирал, словно прислушивался к чему-то, взгляд застывал, как у изваяния, ровно глядел перед собой – и ничего не видел. Несколько раз оглянулся через плечо. Теперь он спал днем, сидя в седле, ночью стерег наш сон. Я сначала встала на дыбы, но мой постылый, ухмыляясь, отбрехался.
