Алексей Игнатушин - Псы, стерегущие мир
– Ты откуда? – спросил он грубым голосом.
– Сверху! – огрызнулся Лют.
Мужики довольно захохотали, старшой посмеялся сдержанно.
– Странный ты какой-то, – сказал он подозрительно.
– Потому что свежий, – буркнул Лют.
Раздался новый взрыв хохота. Гридень удивленно рассматривал мертвецов – не так представлял загробную жизнь. Раны порубленных тел сухи, мясо с синюшным отливом, в мутных глазах грязный солнечный диск.
– А где терем Нияна?
Смех оборвался, как обрубленный. Лицо царапнули холодные взгляды, топорища захрустели в пальцах. Аспид-змей недовольно приподнял голову, бусины глаз холодно смерили шайку.
Старшой спросил настороженно:
– А тебе зачем?
Лют вздохнул сокрушенно:
– Тот, кто послал сюда, велел зайти, навестить.
Старшой понимающе кивнул, все ясно: Нияну, главному пытателю в Нави, иногда, во время страшных болезней или войн, жертвуют не только кровью животных, но и людьми. Кинут средь преступников жребий и выбранных режут во славу Нияна, сбрасывая в провалы земные для услады жестокого бога, чтобы на радостях отвратил беды. Правда, хлопец не похож на преступника. Видать, наверху приключился тяжелый мор, раз пожертвовали воина. Бедолага, хотя мог шагнуть с радостью и гордостью, ведь воин.
Старшой ткнул пальцем за спину:
– Там деревенька будет, спросишь. А мы толком не знаем.
Лют подивился:
– Деревенька? А толку? Видел я одну на пути, пустая, как кувшин сметаны, найденный котом.
– Там есть люд, – успокоил вожак.
– А чего они там?.. – замялся Лют.
Старшой глянул покровительственно, остальные сдержанно ухмыльнулись.
– Живут, – сказал вожак под дружный хохот. – Как наверху, только маются бездельем, ведь трудиться не надо.
– А я думал, тут Ниян лютует, Ящер полосует на части, а Чернобог закусывает.
Старшой отмахнулся:
– Делать им больше неча, еле успевают богам светлым пакостить. Под землей люда больше, неизмеримо. И не все лютые преступники, есть и такие, кто тихо жил, а в ирий не попал, потому что рылом не вышел. Вот тут и устроились.
Лют хмыкнул недоверчиво:
– Так и жив… существуют? Но ведь этих порубили, значит, умерли окончательно?
– Да нет, в полдень раны затянутся – будут как новенькие. Но тебе то не грозит, – успокоил вожак. – Уж тебя Ниян будет рвать особо долго и с удовольствием. Не каждый век такая жертва.
Лют сглотнул ком, коротко поблагодарил. Горизонт двинулся навстречу, в спину ударил беззлобный смех.
Сапоги покорно съедали расстояние. Сперва на стыке неба и земли появилась темная точка, словно муха насидела, потом расширилась, и вскоре Лют различил покатые крыши.
Жители деревни высыпали навстречу пришлому: большинство – старики, несколько зрелых женщин и мужей. Ветхость домов царапала взор: никакого подсобного хозяйства – мертвым есть не надо, значит, стараться незачем.
Обступили, расспрашивали жадно, что наверху творится. Лют коротко отвечал, затем отмахнулся от расспросов, попросил указать на терем Нияна. Деревенские озадаченно смолкли. Лют озлился за пристальные взгляды.
– Жертва я ему, сочная, сладкая! – прорычал он досадливо. – Заблудился в пути, ходче надо в терем попасть, а то истомился, аспид подземный.
– Оно, конечно, другое дело, – сказал старец, разводя руками. – Вон тудыть идить.
Лют проследил за корявым пальцем, насторожился: деревенские поспешно оглядывались, выдыхали огорченно. Послышался топот, зловещее гиканье – к деревне скакал небольшой отряд. Всадники – обычные степняки – вспарывали воздух ударами сабель, а под седалищами… скелеты коней. Сквозь сплетение ребер просвечивала земля, степняков подбрасывало, зады плюхались на хребты, обтянутые потниками. Ор. Визг.
И то верно, подумал Лют со смешанным чувством, конь – животное, любимое светлыми богами, ни одной плохой приметы с конями у людей нет, резные обереги в виде лошажьих головок отгоняют нечисть, так к лицу ли… э-э… к морде ли благородному зверью прислуживать темным? Вот злыдни и изгаляются, оживляют костяки нечистой волшбой, тьфу!
Лют подивился, что деревенские остались на месте, словно степняки несли добрую весть.
– А толку? – отмахнулся на вопрос старик, поглядев на солнце. – Все равно…
Лют поначалу не понял, что за «все равно». Ах да, полдень скоро, оживут, но стоять, как бараны, терпеливо ожидая участи быть порубленным – а боль-то чувствуют! – странно и глупо.
Всадники налетели с гиканьем, злобным посвистом. Сабли врубились в бескровную плоть, отворились сухие раны. Деревенщина с криками упала в пыль, острые копыта мертвецких коней втаптывали останки.
Лют не понял: откуда здесь степняки, вроде у них свое обиталище? Хотя в Нави ежедневно мучают и пытают, а кто может пытать крестьянина лучше степняка?
Мыль пронеслась быстро, как блик болезненно-багрового солнца на клинке. Аспид-змей размытой полосой перечеркнул плетенку груди, вылез из широких щелей колен всадника. Степняк заорал дурным голосом, обрубки ног свалились в пыль, следом рухнул незадачливый хозяин. Смерть-конь рассыпался грудой белых обломков.
Вожак степняков закричал предостерегающе, натянул поводья, едва не отрывая от сухого черепа с жутковатыми провалами глаз обломки. На дерзкого ринулось пятеро.
Один не утерпел, опередил соратников: пасть оскалена, глаза дико вращаются, острая сабля готова обрушиться на русую голову. Звякнуло, степняка дернуло за ногу, покатился с хребта. Лют пинком проломил череп.
Смерть-конь вздыбился: пасть немо распахнута, плиты зубов звонко щелкают. Груда костей прыгала диким козлом, пытаясь сбросить нового сидельца. Лют приласкал лобную кость ударом рукояти. Аспид-змей наполовину обернулся змеем, зашипел сердито. Нежить успокоилась, указке поводьев слушалась беспрекословно.
Лют разогнал коня. Степняки сжали сабли, в глазах отразился дерзкий воин, скачущий во весь опор. Хоробр заорал, поводья оттянулись до ушей. Степняки удивленно глянули на взлетевшую груду костей. Один зазевался – острое копыто проломило череп с тонким хрустом, будто скорлупу печенного в золе яйца.
Смерть-конь грянулся. Лют с холодком подумал: кабы не развалился. Но скелет, скрипя и громыхая суставами, выдержал, ловко развернулся – огорошенные степняки скатились с костлявых спин с разрубленными затылками. Лют глянул на уцелевших, те в страхе – выходит, и мертвые боятся! – отступили.
По телу прошлась горячая волна, кровь шибанула в кончики пальцев, вспенилась. Грудь гордо распирало. Меч плашмя ударил по ребрам, прикрытым потником, ветер ударил в лицо, поле огласилось частой дробью, словно просыпали мешок гороха над железной плитой.
