Сергей Шведов - Шатун
По щекам старухи побежали слезы, а в глазах было столько страха и надежды, что Данбор не выдержал и сказал правду:
– Жива твоя внучка. Но я не поручусь за ее жизнь в будущем, как и за свою, впрочем, тоже. Великая распря идет на наши земли, и в этой распре вновь сходятся славяне и урсы, чтобы лить кровь друг друга. Всем будет плохо, старуха, – тебе, и мне, и нашим детям, и нашим внукам.
– Урсам плохо с тех самых пор, как вы, радимичи, пришли на наши земли.
– Вы на этих землях тоже пришлые, – напомнил Торуса Горелухе.
– Мы пришли раньше, – горячо возразила старуха, – а потому правда на нашей стороне.
– Никто вас не гонит с земли, – нахмурился Торуса, – но эта земля теперь не только ваша, но и наша. Здесь похоронены наши предки.
В последние годы ни урсских старейшин, ни тем более простых урсов божьи ближники не трогали, но содеянное когда-то зло крепко держится в памяти людей, переходя от отца к сыну.
– Кто такой ган Багун? – спросил Данбор после продолжительного и тягостного молчания.
– Багун соратник моего сына, – не стала таиться Горелуха. – Он единственный уцелел после страшного разгрома, учиненного Жирятой на Дальних болотах. Если не считать боярина Драгутина.
– А Драгутин был там? – спросил Торуса.
– Они уходили вместе, Лихарь и Драгутин, – подтвердила Горелуха. – А ныне боярин и Багун обвиняют друг друга в измене. Рассудить их мог только мой брат Ичал, но недавно он был убит, и спор так и остался неразрешенным.
– Похоже, Багун собирается разрешить его в свою пользу с помощью Искара, – сказал Данбор. – Именно он обещал показать моему сестричаду убийцу его отца.
– Он не твой сестричад, – напомнила ему Дарица.
– Нет, ведунья, – возразил Данбор, – я этого отрока вырастил и воспитал, и я за него в ответе перед богами и собственной совестью.
– Надо послать гонцов к Драгутину, – сказала Дарица, глядя на мужа.
– Вряд ли они его найдут, – покачал головой Торуса. – Драгутин должен провести рать, присланную князем Яромиром, скрытно, чтобы никто ее не обнаружил раньше времени. Перехватить его можно будет только у стольного града, если он, конечно, туда придет. Очень может быть, что у Драгутина другие цели.
– Я своему брату верю, – вскинула голову Дарица. – А если он падет от руки сына, то грех отцеубийства будет на твоей совести, боготур. Ибо ты медлил и сомневался там, где медлить преступно.
Торуса от этих слов Дарицы дернулся как от удара, глаза его сверкнули яростью:
– Я же сказал, женщина: если твой брат невиновен, то он придет в стольный град, и я попытаюсь его спасти, а если он виновен, то пусть все вершится по воле богов.
– Я поеду с тобой, – сказал Данбор, стараясь своим вмешательством погасить разгорающуюся нешуточную ссору.
– Нет, – возразил овладевший собой Торуса, – ты останешься здесь, Данбор. У меня мало людей, и если хазары подойдут к городцу большой силой, то его придется оставить. Ты единственный, кто может вывести лесом мою семью и моих людей.
– Хорошо, – сказал Данбор после недолгого молчания, – можешь на меня положиться, боготур.
Данбор с Клычем покинули горницу, оставив Торусу наедине с Дарицей. Мужу следовало перед трудной дорогой перемолвиться с женой и расстаться с миром, а не в запале, ибо следующей встречи может уже и не быть.
– Я тебя не виню, – тихо сказала Дарица, – наверное, ты не можешь иначе.
– Я не верю Драгутину, – честно признался Торуса. – Во всяком случае, сильно сомневаюсь в чистоте его намерений. Но я готов довериться твоему сердцу, Дарица, ибо разуму ныне верить нельзя, слишком уж изощренная идет игра, которая даже честного человека может заставить плясать под лживую дудку. Но если мы ошибаемся, Дарица, то боги не простят нам разорения радимичской земли.
– Пусть будет так, Торуса, – сказала Дарица, положив руки ему на плечи. – Лучше ошибиться, но не предать своих, чем бесконечными сомнениями погубить родовича. Я свой выбор сделала и счастлива, что ты его разделил.
Глава 19
БОГОТУР И КУПЕЦ
Скрипнули ворота, загремели цепи подъемного моста, и боготур Торуса первым выехал за стены городца, далеко не уверенный в том, что направляет коня в нужную сторону. Путь ему предстоял неблизкий, время подумать было, но думы вселяли в сердце боготура больше сомнений, чем надежд, а потому он их гнал от себя, дабы не сбиться с пути окончательно. Может быть, он дал слово Дарице только для того, чтобы отрезать себе путь к отступлению.
Садко, скакавший впереди, предостерегающе поднял руку. Торуса приказал мечникам остановиться. Сил у боготура было немного, и, отправляясь в стольный град с малой дружиной, он сильно рисковал нарваться на хазарский отряд или разбойничью ватагу.
– Хазары, – сказал спустившийся с холма Садко, – два десятка. По всем приметам, они направляются в ту же сторону, что и мы. Идут осторожно.
Великокняжьих мечников, что призваны охранять радимичские рубежи, Торуса так и не встретил на пути в стольный град. Видимо, Всеволод был уверен, что до весны и лета печенеги не пойдут в набег. И очень может быть, ган Митус учитывает эту уверенность. Хазары разведают зимние тропы до самого стольного града, а печенеги воспользуются их трудами. Зима ныне выдалась малоснежной, кони торят тропу без труда даже по лесным дебрям, и Всеволоду не следовало бы упускать это обстоятельство из виду. Но, похоже, Великого князя гнетут ныне совсем иные заботы, опасность извне ему кажется меньшей, чем та, что под боком. Всеволод недоверчив, и никто не скажет, что недоверчив он без причины, ибо изменяли князю не только чужие – чаще изменяли свои, ближние родовичи, а такая измена страшными рубцами ложится на сердце.
– Поедем по хазарскому следу, – сказал Торуса, – посмотрим, куда он нас приведет.
А след привел их к усадьбе гана Бречислава, одного из самых влиятельных среди радимичских старейшин человека, которого все считали преданным другом Великого князя. Во всяком случае, Всеволод частенько сажал Бречислава одесную себя на пирах и в советах, ставя его разумение всем в пример.
– В сельце и усадьбе мы насчитали более двух сотен вооруженных людей, – доложил боготуру Клыч. – Хазар, если считать с только что прибывшими, до полусотни, остальные мечники.
До стольного града было рукой подать, и Торуса не стал задерживаться близ опасного места, где его легко могли обнаружить, а обнаружив, вряд ли сочли бы своим.
Князь Всеволод принял Торусу вместе с другими гостями, но в разговоре с глазу на глаз отказал. Всеволоду нездоровилось, он сильно исхудал за последнее время, лицо его пожелтело, а глаза болезненно блестели то ли от хворей, завладевших телом Великого князя, то ли от дурных вестей, навалившихся со всех сторон. В городе собралось до сотни боготуров. Некоторые из них бесцельно слонялись по детинцу, не понимая, зачем Всеволод собрал их в эту пору. В ответ на вопросы товарищей Торуса только плечами пожимал. Ни Борислава Сухорукова, ни Бречислава, ни Изяслава, ни других влиятельных племенных и родовых старейшин Торуса вблизи Великого князя не обнаружил. Крутился по княжьим покоям только Богдан, рослый, плечистый и тупоголовый, целиком находящийся под влиянием своего старшего брата Борислава. Не отставал от Богдана князь Рогволд, который, по слухам, мигом дошедших до Торусы, слыл ныне чуть ли не первым ближником Всеволода. Рогволд Торусе обрадовался и даже звал в терем Богдана, дабы смочить в меду боготурские усы. Торуса обещание дал и заметил, словно бы между прочим:
