Владимир Орлов - Альтист Данилов
– Да, в Настасьинском… А что?
– Так, – сказал Малибан. И добавил, скорее шепотом: – Мне думается, вы напрасно не внесли в Настасьинском переулке вступительный взнос…
Малибан отошел к мягким диванам.
Данилов в растерянности постоял у барьера, затем не спеша, тоже как бы прогуливаясь, отошел к стулу. Сел. Совсем недавно, в начале перерыва, он чувствовал себя обессиленным рабом, свалившимся на смоченный кровью песок римской арены, меч его был сломан, а в проходе за решеткой ревели оголодавшие львы. Демоны по ту сторону барьера тогда представлялись ему зрителями из лож Колизея, какие могли дать знак и впустить львов. Теперь, после беседы с Малибаном, Данилов ожил. Какие там рабы и какие ложи! А напоминание Малибана о музыке и вовсе укрепило Данилова. Опять он знал, что он Музыкант, и потому признавал себя равным каждому.
Новый Маргарит, попивавший во время разговора Данилова с Малибаном прохладительный напиток в компании с незнакомыми Данилову основательными демонами, оставил их, подошел к барьеру. Он был оживленный и светски-легкий. Улыбался. Данилов не удивился бы, если б Новый Маргарит принес и ему бокал с напитком. Однако не принес. Новый Маргарит как будто бы явился из восемнадцатого века, на нем была черная судейская мантия британского покроя и пепельный пудреный парик. Данилов встал, подошел к Новому Маргариту.
– Ну как? – спросил Новый Маргарит.
– Что как?
– Ну так.
– Ничего, – сказал Данилов.
– Ты хорошо защищаешься.
– Тебе не повредит разговор со мной?
– Если всего опасаться… Потом, твои проступки и падения – они твои, а не мои.
– А надолго – повременить-то?
– Я не знаю… Хотя и догадываюсь, – Новый Маргарит улыбнулся, в его глазах было лукавство, был намек, мол, мне понятен твой секрет, но коли ты о нем молчишь, так и молчи. – А ты ловок. Все думали – конец. И вдруг – на тебе!
– А кто это произнес – «повременить»?
– Ты всерьез или шутишь?
– Я шучу, – быстро сказал Данилов. – А ты тут кто? Эксперт, исследователь, знаток права?
– Всего понемногу.
– И знаток музыки?
– В известной степени… Я развил в себе многие способности. И даже те, каких у меня не было. Но ты в музыке, естественно, сильнее меня. И не только меня, – опять в глазах Нового Маргарита был намек.
– Ты тепло одет.
– Функции мои здесь таковы, что мантия и парик мне положены. Маскарад, конечно. Но иногда приятно перерядиться. Эдак поиграть…
– Ты был вынужден просматривать мою жизнь? Велика радость!
– Ну и что? – Новый Маргарит говорил теперь тише. – Как вел себя, так и веди. Из роли не выходи.
– Из какой роли?
– Из такой… И еще. К тебе подходил Малибан. Пойми, в чем был его интерес. И в чем твоя выгода.
– Когда обсуждали приговор, ты промолчал?
– Нет. Я сказал: «Лишить!»
– Что же ты теперь даешь мне советы?
– Во всяком случае не из-за воспоминаний юности.
Ударили по рельсу. Вряд ли по рельсу. Но звук напомнил Данилову рельс. Данилов не успел отойти от барьера, не сделал он и ни единого движения, а ремни уже прижали его к спинке стула. И опять Данилов оказался в судебном зале. Но зал преобразился. На лицейскую аудиторию он уже не походил, а имел сцену, оркестровую яму, небольшую, какие устраивали в драматических театрах в прошлом веке, был здесь и партер, там стояли светлые кресла, обтянутые розовым шелком. В зале был полумрак, но привычный, земной. Электрический синий свет, нервировавший Данилова, иссяк.
Стул с Даниловым воздвигся на сцене в том месте, где полагалось быть суфлерской будке. Вращений, полетов и карусели как будто бы пока не ожидалось. А внизу, в партере, сидели участники разбирательства. Словно художественный совет. Или приемная комиссия. О чем-то перешептывались. «Кончилось повременение, – думал Данилов. – Но зачем подходил ко мне Новый Маргарит? Из желания проявить себя либералом и независимым? Вот, мол, и это могу. Тем более что сказал: „Лишить!“ Но до него был Малибан, и его интересовал Настасьинский переулок. Может, на самом деле, это „повременить“ что-то изменило? Неужели Большой Бык? Был в глазах Нового Маргарита какой-то намек… И мне он советовал не выходить из роли…» Из какой роли, Данилов знал. Он ее себе не придумывал. Все вышло само собой. И для Данилова неожиданно.
– Решение судьбы демона на договоре Данилова продолжается, – объявил Валентин Сергеевич.
– Есть ли что сообщить самому Данилову? – сказал заместитель Валентина Сергеевича по Соблюдению Правил. – Есть ли у него раскаяние?
– Ни с какими раскаяниями я выступать не буду, – резко сказал Данилов. – Не в чем мне каяться.
– Ой ли? – спросил Новый Маргарит.
– Не в чем… – сказал Данилов менее решительно.
– Вы очень легкомысленный, Данилов, – заметил заместитель.
– Вот-вот, легкомысленный! – словно бы обрадовался Новый Маргарит этому слову, и в особенности тому, что не он первый его произнес. – И раньше ведь не случайно здесь прозвучало слово «напроказничал».
– Это была оговорка, – сказал Валентин Сергеевич.
– Если оговорка, то логичная, – не уступал Новый Маргарит. Он глядел на Данилова с выражением, как будто что-то подсказывал ему.
– Сожалеть о чем-то я не намерен, – хмуро сказал Данилов.
– Вот! – вскочил Новый Маргарит. – Данилов чрезвычайно легкомысленный. Стиль его жизни и работы в последние годы, его теперешнее поведение подтверждает то, что мы имеем дело с индивидуумом, который стал поддаваться людским соблазнам, стал жить, как люди, не по каким-либо серьезным умственным или тем более – программным соображениям, а по легкомыслию, по душевному фанфаронству!
– Нам радоваться, что ли, что по легкомыслию? – сказал заместитель по Соблюдению Правил. – Какой нам на Земле от Данилова прок? Если Данилов причинял вред, то людям, кому, по нашим понятиям, требовалась бы от него поддержка. А польза? Вот справка, в ней все анализы занятий Данилова. Это вполне квалифицированная оценка его полезности.
Копии справки в виде брошюр были розданы участникам разбирательства, зашелестели страницы. Брошюра возникла и перед глазами Данилова, листочки ее поворачивались сами, на весу, давая Данилову возможность познакомиться с документом.
– Много здесь истолковано неверно, – сказал Данилов. – Искажены показатели. Надо создать комиссию.
Валентин Сергеевич только руками развел.
– И опять здесь возникла старушка, – сказал Данилов, – которую я переводил через улицу. Долго меня будут преследовать этой старушкой?
Держал бы он копию справки в руках, он, наверное, сейчас в сердцах швырнул бы ее на пол.
