Эльфийские хроники (сборник) - Фетжен Жан-Луи

Вид этой равнины наводил на грустные мысли, и большинство эльфов старались не ходить на холм Бретхилиор и не смотреть оттуда в сторону равнины. Однако именно на этот холм Морврин привел Алдан. Возможно, он хотел показать ей, как огромен Элиандский лес. А возможно, также и для того, чтобы она увидела, где находятся его границы. Морврин и Алдан стояли абсолютно неподвижно. Их ярко освещало солнце, и они вели себя так, как будто не услышали, что к ним кто-то приближается. Впрочем, Алдан вполне могла и не услышать (она ведь была женщиной, а не эльфийкой), но с королем Элианда такого произойти попросту не могло. Динрис-кузнец с уважением отнесся к желанию короля побыть наедине с Алдан и остановился там, где заканчивался лес — то есть на расстоянии броска камня от старого бука, — а вот Лландон пошел дальше, пока Алдан не услышала звуки его шагов и не обернулась с встревоженным видом.

— Приветствую тебя, Лландон! — сказал Морврин, поворачиваясь к Лландону. — Я опасался, что уже не увижу тебя до того, как…

— До того, как ты покинешь Элианд, да?

Слова молодого охотника прозвучали язвительнее, чем ему хотелось бы, и выражение лица Морврина омрачилось. Динрис, появившись из леса вслед за Лландоном, дружески поприветствовал короля.

— Госпожа, — сказал Морврин, поворачиваясь к Алдан, — вот два эльфа, которые для меня очень много значат. С Динрисом я дружу всю свою жизнь…

— Приветствую вас, господин Динрис, — сказала Алдан, наклоняя голову, когда кузнец подошел уже совсем близко к ней и Морврину.

— Мне стало известно, что вы спасли короля, — сказал в ответ Динрис. — Это означает, что ваше имя навсегда останется в нашей памяти.

Кузнец старался не таращиться на Алдан и вообще вести себя непринужденно, однако присутствие в таком месте женщины было событием настолько странным, что он не мог скрыть своего беспокойства. Алдан, несомненно, была красивой (и, вопреки распространившимся про нее слухам, вовсе не такой бледной, как призрак), однако у людей редко встречалась такая белая кожа, как у нее, такие пронзительно-голубые глаза и такие длинные черные волосы, заплетенные в косички. Она была облачена в кожаную куртку, которая ничуть не скрывала ее округлившегося живота, в штаны и в сапоги. В такой одежде у людей обычно ходят лесники. Динрис подумал, что нет ничего удивительного в том, что его друг влюбился в эту красавицу.

— А это — Лландон, — сказал Морврин. — Он находился рядом со мной, когда я отправился в Лот, чтобы поговорить с королем Кером.

— Морврин часто рассказывал мне о вас, — сказала Алдан, обращаясь к Лландону. — Я очень рада с вами познакомиться.

Юный эльф в ответ лишь кивнул, а затем отвел взгляд в сторону. Ему хотелось, чтобы эта женщина куда-нибудь ушла — по крайней мере, на время, чтобы они с Морврином могли поговорить и вспомнить все, что произошло с того момента, как король отправил его, Лландона, в Силл-Дару, поручив ему передать послание совету. Морврин часто рассказывал этой женщине о нем, Лландоне? Прекрасно! И что же он, интересно, рассказывал о нем этой чужачке?.. Молчание затянулось и стало тягостным, а потому король заговорил снова.

— Это близкий друг моей дочери, — сказал он.

— Да как ты смеешь говорить ей о своей дочери! — воскликнул юный эльф.

С лица Морврина тут же исчезла улыбка, и даже Динрис закрыл себе лицо в знак того, что ему стыдно. Лландон — уже в который раз! — пожалел о произнесенных им словах, однако какой-то демон, похоже, то и дело тянул его за язык, заставляя говорить всякие дерзости. Он вообще-то совсем по-другому представлял себе свою встречу с Морврином. Когда он узнал о возвращении короля, его сердце радостно забилось, потому что он до этого, как и все другие эльфы, полагал, что Морврина убили. На ехидные слова, услышанные от Ллава, и слухи, которые распространялись по всему лесу, он большого внимания не обратил. Но, увидев эту женщину рядом с тем, кого он считал своим другом, отцом и образцом для подражания, Лландон почувствовал себя обманутым и униженным. Демон, который завладел его душой, терзал сердце и затуманивал взор. Это было для него то же самое, как если бы Арианвен умерла во второй раз и как если бы Ллиана никогда не существовала.

— Я тебе не враг, — прошептала Алдан ласковым голосом, подходя к Лландону.

— Какая мне разница, кто ты?! Тебе здесь делать нечего, и ему теперь — тоже!

Лландон сделал шаг навстречу этой женщине, но Динрис тут же схватил его за плечи обеими руками, оттолкнул назад и встал между ним и Алдан.

— Не трогай его, — сказал Морврин. — Он, кстати, прав… Мы уйдем отсюда, причем уже сегодня.

— Нет, оставайся, — возразил Динрис. — Оставайтесь оба. Не уходите с обидой в сердце. Простите его, Алдан.

Динрис, Морврин и Алдан, повернувшись к Лландону, посмотрели на него. Он смерил их всех троих презрительным взглядом, а затем резко сделал полуоборот и побежал изо всех ног вниз по склону. Ему хотелось бы бежать так целый день, чтобы тем самым подавить в себе гнев и досаду, однако когда он подбежал к поляне, на которой собирался совет и проводились собрания лесных эльфов и посреди которой рос огромный дуб, он увидел, что на поляне собралось множество его сородичей и что они все сильно чем-то взволнованы. Отовсюду раздавались радостные крики. Эльфы сновали туда-сюда, перебрасывались короткими фразами, выскакивали целыми семьями из своих хижин, сделанных из ветвей деревьев. Лландон стал зыркать глазами по сторонам, не понимая, что происходит, пока к нему вдруг не подбежал Маерхен.

— Ты все еще здесь?

— А почему бы мне не быть здесь? Что вообще происходит?

— Она вернулась, друг мой! Ллиана вернулась!

По прошествии часа в лесу стало так же шумно, как в городах, в которых живут люди. Эльфы прибывали из разных кланов Элианда тысячами, собираясь слева и справа от тропинки, по которой должна была пройти маленькая группа, возглавляемая Ллианой. Они сразу же переставали кричать, как только в их поле зрения появлялась наследная принцесса Элианда. Те, кто оказывался совсем рядом с ней, старались легонько прикоснуться к ее руке или щеке — как это принято у эльфов, — а затем все дружно выстраивались позади нее, образуя радостную и медленно движущуюся процессию, которая включала в себя столько эльфов, сколько еще никогда не собиралось вместе и вряд ли еще когда-нибудь соберется. Здесь были все: эльфы, живущие в дубовых рощах Ин-Дерен, эльфы из Этуиля — источника источников, — рыжеволосые ласбелины, которых возглавляла Силиврен, стражи Старого Леса, светловолосые брюнерины, эльфы из Карантора — то есть Красного леса, — анорланги… Все они прибыли из различных частей Элианда, чтобы посмотреть своими собственными глазами на возвращение Ллианы. Дочь Арианвен, которую все вот уже несколько месяцев считали погибшей, возвращалась в Силл-Дару, и происходило это в результате какого-то чуда, дать объяснение которому смогут когда-нибудь лишь очень мудрые друиды.

Именно в этот день, во время этих нескольких часов всеобщего счастья, Ллиана стала королевой.

Она держалась прямо, сжимая в руке лук. Ее глаза блестели. Она улыбалась каждому знакомому лицу, которое видела в этой огромной толпе, и пыталась не поддаваться незнакомому волнению, которое охватывало ее и от которого у нее сжималось сердце и подступал ком к горлу. При ее приближении жители леса замолкали и расступались в стороны (так, как откатывается от берега вода во время отлива), а потому никто не мешал ей спокойно идти по тропинке. Позади нее шагали Тилль, Гамлин и Дулинн, на которых тоже нахлынули чувства, которые были непривычными для эльфов. Дулинн шла с низко опущенной головой, не осмеливаясь поднять взгляд и держа за руку Гамлина. По щекам менестреля текли слезы, причем сам он этого не замечал. Даже Тилль — и тот не мог справиться с дрожью своих пальцев. Они шли подобным образом вот уже несколько льё и несколько часов. Когда они стали уже подходить к Силл-Даре, дружеские руки взяли у них и стали помогать им нести их боевые луки, мечи, полученные от карликов, доспехи, которые им выдали орки. На плечи им набросили — и завязали на шее — муаровые плащи, на головы положили венки из травы и цветов. Когда в конце концов процессия вошла в дубовую рощу в Силл-Даре — сердце Элианда, — на них не осталось ничего, что напоминало бы им о пережитых тяжелых днях.