Ксения Медведевич - Ястреб халифа
Домишки предместий Нисибина, некогда белые, прятались за замковый холм и уступами спускались к его подножию. С места, где войска Тарика нынче разбили свой лагерь, их почти не было видно. Предместье пустовало уже более полугода: его сожгли еще при первом штурме. Потом туда снова сползлись люди и начали упрямо белить свои домики. Второй штурм покончил с предместьем окончательно.
В ложбине между скалистым подъемом к крепости и склоном соседнего холма было тесно от человеческих спин. Тысячи и тысячи людей, в некогда белых, а теперь грязных одеждах, стояли на коленях среди глубокой грязи и творили намаз. Тысячи и тысячи паломников в родовых цветах Аббасидов, пришедших увидеть Ибрахима ибн Мусу Ка’има, нового святого имама: они стягивались изо всех окрестных вилаятов. Городки недаром называли Белыми селениями — отсюда пошли хашимиты, племя Сабихи, праведной матери Аббаса, сына Благословенного. Люди приходили и уходили, довольствуясь благословением имама, который показывался в широком проеме мирадора и отпускал верующих.
Еще говорили, что имам скоро станет мучеником: войско неверного нерегиля, цепного пса сумеречной ведьмы, рано или поздно возьмет и Нисибин, и замок аль-Кадиров. Ведьма, говорили люди, отравила молодого халифа Аммара, призвала из степей злобную тварь и кощунственно расселась — о подлая! о нечестивая! — на престоле халифов. А теперь вот спустила своего сумеречника на последнего праведного аббасида.
Правда, находились такие, что говорили: молодой Ибрахим ибн Муса Ка’им продержался в осаде полгода — дольше чем кто бы то ни было перед лицом заколдованного воина. Всевышний хранит «Идущего правильным путем» — и ныне явленный верующим имам одолеет неверную собаку, сгонит с престола злую ведьму и восстановит в халифате законы шариата. С земледельцев перестанут брать недозволенные налоги и гонять на строительство оросительных каналов и стен замков, вернут землю тем, у кого ее отобрали за долги, повсеместно восстановят веру и справедливость. Тогда все люди станут равны перед лицом Всевышнего, как и говорил Али.
— Велик, велик Всевышний, нет Бога кроме него, и Али его возлюбленный посланник!.. Велик, велик Всевышний, велик и милостив, и нет Бога, кроме Всевышнего!..
Протяжные возгласы муаззинов с минаретов в крепости сливались с нестройным хором припадающих к молитвенным коврикам паломников у подножия холма — и вступали в тягучую, неспешно-благоговейную перекличку с призывами на молитву, звучавшими в лагере войск Тарика:
— Велик, велик Всевышний, нет Бога кроме него, и Али его возлюбленный посланник!.. Воистину это так, да склонится перед истиной каждое имя!..
— …да склонится перед истиной каждое имя!..
Морщась и кривясь, Тарег опустил полог шатра: сторожевые вышки, с которых кричали муаззины, располагались по углам ограды. Довольно далеко от холма, на котором разбили ставку командующего, — но пронзительное завывание ввинчивалось в протестующий разум так, словно кричали над ухом.
— Хочешь попробовать?
Исхак ибн Хальдун вольготно развалился на подушках. Он нисколько не похудел, и сейчас его проворные толстые пальцы перебирали на блюде знаменитые макилийские — огромные и мягкие — финики.
— Говорят, в мякоти весу — десять дирхам…
— …а в кости — один дирхам, — рассеянно отозвался нерегиль и вернулся на свое место на ковре. — Скажи мне лучше, почему это я поспешил?
Пожилой толстый ашшарит поскреб седоватую щетину на щеке:
— Ничего бы с ней и с мальчиком не случилось. Братья держали бы их под замком — только и всего. Во всяком случае, пока бы не добились провозглашения титула для Хашайра ибн Омара. А этого бы не произошло… — тонко улыбнулся Исхак ибн Хальдун.
Сейчас на нем был самый простой коричневый суконный кафтан и такая же простая шерстяная коричневая аба. Грубую накидку не украшали даже полосы, и опального вазира можно было принять за поиздержавшегося в дальней дороге купца.
Ибн Хальдун откусил от финика, неспешно прожевал и оглядел закутанного в траурное серое одеяние Тарика. Нерегиль сидел неподвижно, как каменная статуя в развалинах языческого храма. Вазир продолжил:
— Ты спугнул Хасана ибн Ахмада. По моему плану он должен был схватиться с братьями и освободить старого аль-Кадира.
— Хасан бы тоже всего лишь держал ее и мальчика под замком? — тихо осведомился Тарик.
— Конечно, — улыбнулся в ответ Ибн Хальдун. — Их жизни были ключом к фирману с приказом о твоем заточении. Хасан ибн Ахмад не стал бы рисковать… встречей с тобой на поле боя.
— Теперь он ее не опасается, — сухо ответил Тарик.
— Я же говорю — ты его спугнул. Они должны были изрядно потрепать друг друга, — со вздохом проговорил вазир. — Или даже взаимно истребить. И сейчас они бы смирно лежали на родовых кладбищах — или смирно сидели по родовым замкам, зализывая раны. Безо всякого войска.
— А что бы сталось со сторонниками аль-Кадира в Нисибине? — поинтересовался нерегиль.
— То же, что случается со сторонниками тайного имама каждый раз, когда их главное войско рассеивается — они расходятся по домам. К тому же, — тут ибн Хальдун печально вздохнул, — Ибрахим ибн Муса — не полководец. И не государственный муж. Он хороший поэт и музыкант, и — как говорят — очень благочестивый молодой человек. И он никогда не желал себе титула халифа. Мало что так тяготило его, как надежды отца. Он бы продолжил сидеть в библиотеке своего замка над древними книгами и поэтическими антологиями.
— Ну а я бы где был все это время? — спокойно спросил нерегиль.
— В Алой башне, — твердо ответил вазир и бестрепетно встретил злой холодный взгляд сумеречника. — Через некоторое время Хасан присягнул бы мальчику, семейство Мусы тоже. Ибн Бакийа остался бы в прежней должности и продолжил тихо подворовывать из казны. И все бы успокоилось.
Тарик нехорошо прищурился:
— Это ты хорошо придумал — запереть меня. А потом угрожать всем несогласным: смотри, мол, не присягнешь — спущу самийа. Скажешь, не ты подкинул главному вазиру эту удачную мысль?
— Не забывай — указ стал залогом безопасности госпожи и ее сына! — многозначительно поднял палец ибн Хальдун. — К тому же, заточенным в башне тебя бы боялись гораздо больше, чем боятся сейчас — когда ты увяз под этим городишком, о Тарик.
— И сколько времени ты предполагал меня использовать в качестве главного пугала?
— Столько, сколько нужно, — жестко ответил вазир, не обращая внимания на звенящую в словах нерегиля ярость. — По крайней мере, до совершеннолетия Фахра освобождать тебя было бы… нецелесообразно. Разве что для отдельных походов. Ты зря злишься, Тарик. Людям нелегко привыкнуть к тому, что во главе армии халифата стоит неверный. Аммар ибн Амир мог себе позволить главнокомандующего-сумеречника. Фахр ад-Даула — не может. Другое дело — держать в темнице пленного волшебного воина, побежденного именем Али. Вот это люди бы поняли. Потом, когда власть мальчика укрепилась бы, и Фахр превратился бы во взрослого мужа, он бы вернул тебе титул командующего. А сейчас — посмотри, что ты натворил. Ты разбил армию Умейядов — но твой побратим стал твоим злейшим врагом, вокруг аль-Кадира собирается все больше народу, а все законники аш-Шарийа орут, что сумеречники захватили престол халифата. А ты еще спрашиваешь, почему ты поспешил.
