Кристофер Банч - Далекие королевства
Но Янош уже не слушал его, сосредоточившись на чем-то своем. Затем он побледнел.
— Какой же я дурак, — простонал он. — Этот негодяй обхитрил меня!
Мы спросили, что случилось. Янош отчаянно замотал головой.
— А вы просто попытайтесь подумать о побеге и поймете, что случилось, — сказал он дрожащим голосом. — Сосредоточьтесь на этом. Сосредоточьтесь, как можете. Представьте шаг за шагом. Сначала дверь… затем по улицам… затем обратно по той дороге, по которой они провели нас.
Я закрыл глаза и последовал его наставлениям. Дверь поддалась легко; вскоре мы все бежали по дороге к гавани. Я представил себе подходящее судно, которое можно было бы угнать; и тут, когда я вместе со всеми уже был на борту и готовился отплыть, ужасный беспричинный страх выпрыгнул из самых темных закоулков моей души и зубами вонзился в мои внутренности. Я не видел это чудовище, но прямо физически ощущал его присутствие и горячую боль от вгрызающихся в меня ядовитых клыков. И у меня была только одна возможность укрыться от него: бежать обратно по улицам, назад в это здание, в эту камеру, ставшую нашей тюрьмой, как можно крепче запереть за собой дверь. Я открыл глаза. В глотке стояла желчь, в душе царила паника, и тот же самый ужас я увидел в глазах Мэйна.
— Поняли, что он сделал? — проскрежетал Янош. — Я говорил о его низком коварстве; но, клянусь всеми богами, над которыми я смеюсь, я и не подозревал о существовании такого коварства.
Мортациус не только наложил сонное заклинание. Мы должны были спать, пока он не подготовится. И другое заклинание не позволяло нам сбежать. Мы были в ловушке в этом призрачном городе, и замком тюрьмы служил наш собственный страх.
— Есть только один путь разрушить это заклинание, — сказал Янош. — Моя собственная магия тут бессильна. Поэтому надо выкрасть часть у него.
Мы не стали обсуждать, отчего да почему, поскольку понимали, что дальнейшее обсуждение бесполезно. Придется действовать просто: один шаг, затем другой, пользуясь любой предоставившейся возможностью. С дверью проблем не было, да и снаружи отсутствовали охранники. Янош сказал остальным, чтобы дожидались нашего возвращения, и мы втроем тайком выбрались наружу.
Не скажу за своих товарищей, но если быть честным, то надо признать, что этой ночью Мортациус полностью лишил меня мужества. Я вовсе не походил на того храброго воина или героя, о которых слагают легенды. Всю дорогу я ощущал на моей спине прикосновение холодных пальцев чародея и слышал его презрительный смех. Отчаяние стало моим неизбывным врагом, каждая тень пугала. Мы представляли из себя лишь трех дрожащих от страха подростков, шарахающихся от любой тени, охваченных трусостью, этой двоюродной сестрой стыда.
Мы двигались вдоль мрачных коридоров, минуя темные пустые помещения, пропитанные болью; двери в них были широко раскрыты, как пасти, стремящиеся проглотить нас. Некоторые двери были закрыты на засовы, и из-за них доносились приглушенные стоны их обитателей. Недалеко от входа в здание я ощутил знакомый запах металла и кожи. Сержант Мэйн с благословенной сноровкой старого солдата быстро отыскал след: пахло из последней комнаты главного коридора, непосредственно у выхода. Дверь оказалась открытой. Мэйн распахнул ее и исчез внутри. Вернулся минуту спустя и сквозь страх изобразил легкую ухмылку. Там располагается арсенал, шепотом сообщил он. Это известие согрело нас маленькой надеждой, и мы вышли наружу, на улицу, где стояла холодная, звездная ночь.
Вокруг не было ни души, но страх наш от этого не рассеялся. Напротив, через пустынную площадь, стояло здание с дымящейся трубой. Как мы, уже входившие в него, теперь оказались вне, было непонятно. Осторожно перебегая из тени в тень, мы направились туда. Воняло тут невыносимо, а из трубы вверх, в безлунное небо, взлетали искры. Когда мы торопливо приблизились, я решил ничему не изумляться, иначе любая мысль помимо необходимой в данный момент для дела окажется темной ямой, из которой не выбраться. Может быть, единственный бог Яноша — здравый смысл — сжалился над нами; возможно, помог маленький слепой проводник, живущий в груди любого живого существа — чувство самосохранения. Нужно было выяснить, что в этом, здании, и мы это сделали.
Сооружение громадой нависло над нами, точно скала из полированного камня. В конце длинной крытой пристройки чернел глаз арочного входа с двумя колоннами, поддерживающими эту арку. Вход напрочь перекрывался железными воротами. В этот момент показалось, что удача отвернулась от нас. С грохотом солдатских сапог, скрипом и постукиванием колес тяжело груженных повозок сюда приближался целый караван. Мы застыли в еще большем испуге, спрятаться было негде, а свет факелов направлявшейся в нашу сторону длинной процессии был все ближе. Мы нырнули за одну из колонн и взмолились, чтобы удача вернулась и спрятала нас от внимательных взоров наших врагов.
Из нашего потайного местечка приближающаяся процессия была видна хорошо. Она состояла примерно из двадцати больших фургонов, но влекомых не животными, а людьми, закованными в цепи: мужчинами и женщинами, едва прикрывающими свою наготу грязными тряпками. По бокам шли здоровенные люди с кнутами, подстегивая каждого, кто спотыкался. Когда они приблизились к железным воротам, те пришли в движение, распахиваясь в обе стороны по смазанным маслом направляющим дугообразным полозьям. Мы вжались в короткую тень от колонны, когда совсем рядом засвистели кнуты и фургоны потащились мимо. Послышался трупный запах, и я с ужасом увидел, что в фургонах грудой навалены человеческие тела. Но среди них были и живые, они шевелились и стонали, о чем-то моля.
Когда мимо нас проезжал третий фургон, одна из тащивших его женщин, закованных в цепи, споткнулась и упала на колени. Ее лохмотья были бурыми и заскорузлыми от засохшей крови. Тряпки распахнулись, и я разглядел открытую рану на ее животе и лоснящиеся от влаги внутренности. Она подняла голову, и на мгновение наши взгляды встретились, но у нее в глазах было пусто, как у вьючного животного. Щелкнул хлыст, оставив кровоточащий рубец на ее щеке. Она не выказала ни боли, ни другого чувства, просто поднялась, вцепилась в цепь и продолжала тянуть фургон.
Когда прошел последний фургон, Янош сделал знак последовать за этой процессией. Мы прыгнули на подножку повозки и ухватились за пропитанный кровью борт. Ворота с грохотом закрылись, и мы оказались внутри. Я оглянулся назад и с удивлением отметил, что воротами никто не управляет. За несколько мгновений до того как фургон, дернувшись, начал поворачивать за угол, я разглядел странное отверстие возле одной из громадных петель ворот. Кусок металла там был выгнут, и я указал на это Яношу. Щель была достаточно широкой, чтобы выбраться наружу. Мы еще долго ехали по длинному коридору. Внутри фургона непрестанно стонал человек; затем послышался детский плач. Этот плач расшевелил мою злость, а злость прожгла дыру в черной магии Мортациуса. Это была крошечная дыра, в лучшем случае с булавочную головку, но и ее было достаточно, чтобы вернулось мужество. Я по-прежнему боялся Мортациуса, тело мое сжималось в холодных тенетах его заклинания, но если бы он сейчас напал на меня, то имел бы дело с мужчиной, а не с удирающим зайцем. С грохотом отворилась дверь впереди, и в коридор хлынул поток яркого света. Вслед за светом выплеснулась и волна жара. Мы спрыгнули с фургона. Жар проникал в легкие и покалывал иголочками у корней волос. Янош подал знак, чтобы мы подлезли под медленно ползущий фургон и остаток пути преодолели под ним, ползя на четвереньках.
