Мария Митропольская - Цветы Белого ветра
— Это можно! — согласился главарь попрошаек. — Что мы — звери? Мы завсегда дадим промочить горло хорошему человеку.
Остальные тоже выразили бурное согласие, потому что сами часто и с удовольствием принимали на душу. Вся честная компания достаточно быстро оказалась в корчме, слово за слово и… шайка "нищих" уже пила вместе с хитрым сложником, которому удалось благополучно улизнуть от своих тогда еще полупьяных "экзекуторов" после четвертой кружки. В компании попрошаек Эсбер старался пить как можно меньше, но его все равно развезло. Причем, скорее, от усталости, нежели от количества выпитой бродилки.
Ты лети мечта моя, позови соловушку!.. У!..
Сколько мыслей озорных у меня в головушке!
Прогорланил он, провожая окосевшим взглядом двух прошедших мимо него селянок. В тот момент Эсбер мог поклясться, что их было четыре…
Как того и следовало ожидать, сложник, получив от хозяина постоялого двора категорический отказ, начал изрыгать ругательства и пинать дверь ногой. Но сорвав себе голос, он плюнул на это дело и побрел вдоль широкой улицы, которая привела его к огромному, жаркому костру. Костер развел приставший к многочисленным обозам местных селян торговец, который решил переночевать в селе, а с рассветом снова продолжить путь в направлении своего родного города. И чтобы хоть как-то скоротать медленно тянущееся время, торговец рассказывал увлекательные предания местной разновозрастной ребятне, плотным полукругом облепившей пространство возле костра.
— Предания мои древние, древнее почтенной рекоставной рыбы-матери, матери всех рекоставов!..
— Ты попробуй эти предания пером на бересте увековечить! — встрял пьяный Эсбер. Он подошел к ним походкой пляшущего на задних лапах медведя и обвел мутным взглядом собравшихся любителей преданий.
Притихшие дети таращили испуганные глазенки на чумазого, помятого незнакомца в расстегнутом кафтане. Именно так, по их мнению, и должен был выглядеть лесной жмырь, которым пугали непослушных чадушек "добрые" родители.
Незнакомец бесцеремонно подвинул тройку ребят, и, примостившись в опасной близости от костра, вызывающе уставился на перебитого рассказчика, который молча хлопал глазами, совершенно не понимая что от него хотят.
— Почему же ты замолчал, любезный? — глумливо усмехаясь, спросил Эсбер.
— А чего говорить-то? Мы люди темные, грамоты отродясь не видали, — пробормотал мужик, пытаясь определить по запаху качество бродилки, которой несло от чумазого незнакомца. — И эта… Как ее?.. На чем пишут-то?.. Береста больно дорогая! Лучше мешок муки купить!
— Знаем, знаем! — Эсбер погрозил двумя указательными пальцами. — И обучиться словесности, конечно же, не хотим!
— А на что нам заумь эта? Счету до десяти обучены и ладно! Ужель на твои букашки пером очерченные скотину прокормишь?
Эсбер обиженно засопел и занялся словоблудием.
"Сел на любимого конька!" — говорила в таких случаях Веста.
— О, боги, посмотрите, сколько невежества в этом жестоком мире! Чей глаз скользнет по творению неизвестного сложника? Чьи уста прошепчут понравившуюся строку? Душа моя горит праведным гневом и…
— Того и гляди огнем займешься! — Бесцеремонно перебивший его мужик разразился мерзким, хриплым смехом.
— Что б ты понимал, темень беспроглядная?
— Дяденька, а дяденька! У тебя кафтанчик тлеет, — тонким голоском пропищала маленькая девочка и закрыла лицо ладошками, то ли от испуга, то ли от смущения.
Эсбер медленно повернул голову и опустил глаза: действительно, левая часть подола вовсю дымила, наполняя воздух запахом паленой кожи. Позабыв о своем нестабильном состоянии, служитель муз вскочил, скинул кафтан на мерзлую землю и под всеобщий смех принялся затаптывать площадь возгорания.
— Ладно, парень, — смилостивился мужик, — так уж и быть, провожу тебя до конюшни. Там не замерзнешь. А люди говорят, что эти первые заморозки, так, баловство. Говорят, еще недели две тепло будет…
Утром уткнувшийся лицом в сырое сено Эсбер не сразу осознал то, что кто-то настойчиво пытается разбудить его, тряся за плечи. Перевернувшись на спину, он с усилием приоткрыл один глаз и, еле ворочая языком, просипел:
— Хто я?.. А ты хто такой ясфлывфятый?
— Расплывчатый?! Сейчас напомню! — хмыкнула Веста. — Мне, что, тебя ни на минуту оставить нельзя? Сразу надираться?
Впрочем, на тот момент сложнику были безразличны любые призывы к совести, потому что его мысли всецело занимал распухший язык.
"Что я им делал?.. Где я его занозил?" — он уже не помнил, как сидел в корчме и под одобрительные крики местных попрошаек слизывал со стола нечаянно пролитую бродилку. Но самым примечательным было то, что, будучи навеселе, он совершенно не ощущал того, что занозил язык.
— Эсбер! Ты меня слушаешь?
— Ох, не кифи так, люфефный! Всю нофь пвофкитафся в поифках кововы… в фмыфле, квова… Вефт? Это ты, фофака?
— Эй, ты кого собакой назвал?
— Тефя! — Сложник предпринял попытку вскочить, но с координацией у него в это утро было совсем худо, и он упал.
— Брофиф на погибефь и ефе фмеет обифатьфя! — просипел Эсбер, держась за ушибленное колено.
— Бросил? Да я-то при чем? Это все хозяин, коготь даю на отсечение! — В некотором смысле она даже сказала правду. — И вообще, надирайся поменьше, да за подозрительными бабами не увивайся!
— Вефт, я хотеф как фучше, а полуфилофь… — сложник снял сапоги и вытряхнул из них вчерашние подаяния, — а пофуфилофь ефе фучше, чем хотеф! Фмотви фколько монет! Я разбогатеф!
"Надо же! Разбогател он! — подумала бывшая ведьма. — Что-то слишком криво идет мое перевоспитание этого счастливчика!"
Когда с нахмуренного неба спустились слишком ранние сумерки, то создалось впечатление, что вот-вот должен пойти дождь. Однако впечатление было обманчивым. Поникшие вересковые травы взволнованно перешептывались каждый раз, когда раскинувшийся над ними сине-серый свод озаряли далекие зарницы.
Весте, которая устраивалась на ночлег, абсолютно не мешала надвигающаяся гроза. Наоборот она даже радовалась тому, что в этой части Рекоставных земель зима откладывается на неопределенный срок. Сложник, тем временем, мысленно костерил друга из-за того, что тот в последнее время, словно нарочно выбирает для привала "самые живописные места". На сей раз причиной его недовольства являлись соседствующие с пустошью обширные болота. Макушка довольно высокого холма, который облюбовали путники, озарилась оранжевым светом разведенного Вестой костра. Она сложила заранее припасенные сухие прутья под растущим на холме деревцем и пожелала Эсберу доброй ночи.
