Екатерина Казакова - Пленники Раздора
Светла билась в руках уцелевшего ратоборца, но когда огромный зверь взмыл в прыжке, кидаясь на человека, блаженная девка замерла и закричала, срывая голос:
— Тами — и-и — ир!!!
…Колдун вынырнул из чёрной пустоты в сияющую огнями, кричащую от боли и рычащую от ярости ночь. Он сидел в своём возке и не мог понять, где находится и что творится вокруг. Лишь чувствовал: кто‑то ходит рядом, смотрит из темноты чащобы на кипящую схватку.
Обережник выбрался из телеги и замер, глядя в непроглядный мрак раскинувшегося за поляной леса. Мимо носились и хрипели звери, свистели и вонзались в землю стрелы. Но всё это было так далеко — далеко, что казалось отголосками навьего царства, а не живой кипящей здесь и теперь битвы.
Сердце сжалось и затрепетало. Тамир походкой слепца побрёл вперед. Сзади кто‑то кричал — истошно, захлебываясь ужасом. Колдун не повернулся. Его было дернули за руку, но он, незряче, высвободился. Мимо просвистела стрела, обдав лицо горячим от близости костра ветром. Хищники визжали и рычали. Тамир не обращал внимания. Вспышки Дара, яркое пламя горящих телег превратили ночь зеленника в яркий день. Ветви кустарников, узкие листья ракиты, осот, растущий по берегам болота — казались нарисованными углем.
В груди всколыхнулась застарелая боль. Она поднялась из сердца к горлу и застряла там, душа стон. На окраине поляны, возле перевернутой телеги стоял на коленях человек. Тамир узнал Волынца. Тот склонился над растерзанным обережником, положив прозрачные ладони на бескровный лоб погибшего воя.
— Он умер, — сказал Волынец.
В его голосе скорбь причудливо сливалась с безразличием:
— Они всегда умирают. А я не могу помочь. Я ведь пытаюсь. Но они умирают.
Навий вскинул глаза на колдуна.
Под этим усталым, полным безнадежности взглядом Тамир почувствовал, как его собственная душа, словно холстина, с треском рвется, расползается на две части, обнажая пустоту, которая пряталась за ней.
Обережник протянул руки к нави.
— Поди…
Тот поднялся с колен — бледный и усталый.
Из непроглядно — чёрных, словно дыры, глаз текли слезы.
— Я прихожу отпустить всякого… Но кто отпустит меня?
— Друже… — тихо отозвалось что‑то в Тамире. — Друже… Искал ведь тебя.
Защитная реза на груди вспыхнула и будто холодная вода выплеснулась через неё из тела. Сразу стало жарко.
Колдун пошатнулся и упал на колени. Сил в ногах не осталось. Снизу вверх обережник смотрел на две полупрозрачных тени, стоящие друг против друга. Тело у него горело, словно по жилам лилось расплавленное серебро.
— Заплутал я… — сказал негромко Ивор. — Искал тебя. И год, и два, и не помню сколько. Что же сперва не шел ты, а когда пришёл — бросил нас?
Прозрачная тень пошатнулась. Волынец ответил:
— Виноват я. Повернуть бы вспять…
У Тамира кружилась голова. Он не слушал, о чём эти две тени толкуют. Помнил лишь одно — нет ничего гаже зловредной нави. Немеющей рукой колдун потянул из‑за пояса нож и вонзил клинок в землю. Потом понял, что забыл посечь ладонь. Даже не протирая оружия, вскрыл запястье. Кровь потекла обжигающим ручьем.
Шатаясь, наузник пополз вокруг навьих, бормоча слова заклинания. Ему казалось, будто руда льется как‑то, слишком уж быстро. Сзади зарычал волк. Тамир не обернулся. Ему нужно было замкнуть круг, чтобы навьи не выбрались.
За спиной кто‑то что‑то проорал. Краем глаза обережник увидел взметнувшуюся с края поляны хищную тень. Услышал рычание, а потом визг. Огрызающийся клубок переплетённых звериных тел покатился в заросли ракиты.
Какой же бесконечный круг! Когда Тамир его замкнул и начал бормотать заклинание отпущения, показалось, будто вместе с Даром, кровью и силами из тела уходит жизнь.
Навьи неотрывно глядели друг другу в чёрные дыры глаз. Обережник не знал — видят они хоть что‑то или нет. Он слышал их голоса — зыбкие, словно огонь на ветру, звучащие будто из далёкого далека:
— Прощения лишь дай мне… Виноват я… И нет вины этой горше…
— Прощаю, друже. Прощаю…
Слова рассыпались, превращаясь в шорох ветра, в шум деревьев, в шелест травы… Навьи сплелись бесплотными руками, и слабое сияние текло от них в темноту ночи.
— Отпускаю вас, — прохрипел Тамир, замыкая обережный круг и слабеющей рукой дочерчивая последнюю резу, — с ми… ром…
Он ещё успел подумать, что, наверное, никогда на отпущение двух беспокойных душ не лилось столько крови, сколько было пролито на этой убогой полянке нынче ночью. А потом перед глазами все закрутилось, ослепительная вспышка Дара брызнула искрами во все стороны. Тамир улыбнулся и упал лицом вниз.
…Клесху показалось, будто его накрывает волной — огромной, как волны Злого моря, на берегах которого он вырос. Чужой Дар обрушился на креффа и здоровенный волк ринулся, продавливая противника, силясь одолеть.
Никогда прежде ратоборец не видывал такой силищи у Ходящего.
Человек упал на колени, опрокидываясь одновременно с этим на спину, прогибаясь в пояснице. Зверь канул на него сверху, погребая под собой, и налетел мягким брюхом на пылающее железо. Волк взревел, рванулся, но в этот самый миг на спину ему приземлилось что‑то цепкое, сильное. Жесткая рука вцепилась в загривок, вынуждая Ходящего запрокинуть голову.
Удар ладонью по широкой грудине не причинил Серому боли. Но его яростный, неистовый Дар вдруг потух, словно залитый водой костер. Оборотень захрипел, повалился на Охотника. Тяжелые челюсти сомкнулись, дробя кости. Справа от себя волколак услышал пронзительный девичий крик, вспомнил о Светле. А через миг ночь разлетелась на осколки и зверь ослаб. Потому что калёное железо, вонзавшееся в него раз за разом, наконец‑то, достигло сердца.
* * *Добивали оборотней уже в полумраке. Телеги, полыхавшие по краям поляны, прогорели. Однако ребята из дружинных споро подтащили валежин и на рдеющих углях разложили новые костры. Теперь место побоища снова было видно из конца в конец.
Лесана и ещё кто‑то из ратоборцев с трудом отвалили тушу оборотня с тела Клесха.
Правое плечо у креффа оказалось раздроблено тяжелыми челюстями, и кровь хлестала из раны потоком.
— Ихтор! Руста! — закричала обережница, ладонями закрывая страшную рану. — Сюда!
Она гнала по пальцам Дар, силясь остановить багряную реку, но уже через несколько мгновений кто‑то оторвал её ладони от плеча наставника, потеснил в сторону. Трое целителей склонились над раненым Главой. Лесана, покачиваясь, встала, и обозрела место сшибки.
Повсюду в беспорядке валялись волчьи туши, утыканные стрелами или с разверстыми влажно блестящими разрубами. Кое — где среди звериных тел виднелись человеческие.
