Филип Пулман - Янтарный телескоп
Лира дрожала от гнева и горя; она сжала кулаки и шагнула по песку в одну сторону, потом в другую, обращая залитое слезами лицо то к морю, то к дюнам, словно искала у них ответа. Уилл подскочил к ней и схватил ее за плечи, почувствовав, как страшно она напряжена.
— Погоди, — сказал он, — послушай: что говорил мой отец?
— Ах, — воскликнула она, сокрушенно мотая головой, — он сказал… ты знаешь, что он сказал… ты же был там, Уилл, ты все слышал!
Он испугался, что от горя она может умереть на месте. Она бросилась к нему в объятия и зарыдала, прижавшись к его груди, вцепившись ногтями ему в спину и уткнувшись лицом в шею, так что он слышал только «нет… нет… нет…».
— Погоди, — снова повторил он, — давай вспомним все точно, Лира! Может, найдется какой-нибудь выход. Какая-нибудь лазейка…
Он мягко высвободился из ее объятий и усадил ее на песок. Взволнованный Пантелеймон тут же прыгнул к ней на колени, а кошка, второй деймон, нерешительно подошла поближе к Уиллу. Они еще не касались друг друга, но теперь он протянул ей руку; она ткнулась ему в пальцы своей кошачьей мордой и деликатно ступила к нему на колени.
— Он сказал… — сглотнув, начала Лира, — сказал, что без вреда для себя люди могут проводить в чужих мирах совсем мало времени. Но это неправда. Ведь мы-то сколько провели! И если не считать того, что нам пришлось сделать, чтобы попасть в страну мертвых, остались здоровыми, разве нет?
— Мы были в чужих мирах не так уж долго, — сказал Уилл. — Мой отец провел вдали от своего мира, то есть моего, целых десять лет. И уже умирал, когда я его нашел. Десять лет — больше нельзя.
— А как же лорд Бореал? Сэр Чарльз? Он ведь ничем не болел!
— Да, но не забывай, что он мог, когда ему вздумается, посещать свой мир, чтобы поправить здоровье. В конце концов, именно там, в своем мире, ты и увидела его впервые. Наверное, он нашел какое-то потайное окно, о котором никто не знал.
— Ну и мы можем сделать то же самое!
— Могли бы, если б не…
— Все окна должны быть закрыты, — напомнил Пантелеймон. — Все до последнего.
— Но откуда такая уверенность? — воскликнула Лира.
— Нам сказал ангел, — пояснила Кирджава. — Вернее, сказала. Мы ее встретили и многое от нее узнали. Это правда, Лира.
— Ты говоришь — ее? — подозрительно спросила Лира.
— Это была женщина-ангел.
— Никогда про таких не слыхала. А вдруг она врет?
Уилл тем временем размышлял о другой возможности.
— Допустим, все окна закроют, — сказал он, — а мы будем открывать себе одно, когда понадобится, пролезать в него как можно быстрее и тут же заделывать обратно — ведь это-то наверняка ничем не грозит? Тогда много Пыли попросту не успеет туда просочиться…
— Ура!
— Сделаем окно там, где его никто никогда не найдет, — продолжал он, — и только мы вдвоем будем знать…
— Это уж точно сработает! Я уверена! — поддакнула Лира.
— И мы сможем ходить из одного мира в другой и оставаться здоровыми…
Но деймоны потупили головы, и Кирджава бормотала «нет, нет», а Пантелеймон произнес:
— Призраки… Она рассказала нам еще и о Призраках.
— Призраки? — переспросил Уилл. — Мы видели их во время битвы, в первый раз. При чем тут они?
— Мы узнали, откуда они берутся, — ответила Кирджава. — И это самое худшее. Они — дети бездны. Стоит открыть ножом окно, как появляется Призрак. Он словно кусочек этой бездны, который выплывает оттуда и попадает к нам. Вот почему в мире Читтагацце столько Призраков — из-за окон, которые оставлены там открытыми.
— Они растут, питаясь Пылью, — добавил Пантелеймон. — И деймонами. Потому что Пыль и деймоны, в общем, похожи; во всяком случае, взрослые деймоны. И Призраки становятся больше и сильнее, когда поедают их…
Уилл почувствовал в сердце сосущий страх, и Кирджава прижалась к его груди, чувствуя то же самое и стараясь утешить его.
— Выходит, что каждый раз, — сказал он, — буквально каждый раз, пользуясь ножом, я выпускал в мир еще одного Призрака?
Он вспомнил, как Йорек Бирнисон чинил нож в пещере. Медведь сказал тогда: Ты не знаешь, что этот нож может делать сам по себе. Твои цели могут быть хорошие. А у ножа могут быть свои цели.
Лира следила за ним глазами, в которых светилась мука.
— Но так нельзя, Уилл! — сказала она. — Мы не можем делать такое с людьми… нам нельзя выпускать новых Призраков, мы же видели, что они творят!
— Согласен, — ответил он, вставая на ноги и прижимая к груди своего деймона. — Значит, нам придется… одному из нас придется… я переберусь в твой мир и…
Она знала, что он хочет сказать, и видела у него в руках прекрасного, здорового деймона, с которым он еще даже не успел толком познакомиться; подумала она и о его матери, зная, что он тоже думает о ней. Покинуть ее и жить с Лирой, пусть всего несколько лет — способен ли он на такое? Наверное, он сможет жить с ней, но Лира знала, что тогда он не сможет жить с самим собой.
— Нет, — воскликнула она, вскочив вслед за ним; Кирджава спрыгнула на песок, к Пантелеймону, а мальчик с девочкой обреченно приникли друг к другу. — Это сделаю я, Уилл! Мы отправимся в твой мир и будем там жить! Пускай даже мы с Паном заболеем — мы сильные, я уверена, что мы сможем протянуть очень долго… а в твоем мире обязательно найдутся хорошие врачи — доктор Малоун поможет нам отыскать их! Пожалуйста, давай так и сделаем!
Он покачал головой, и она увидела, что на его щеках блестят слезы.
— По-твоему, я смогу это вынести? — спросил он. — По-твоему, смогу жить счастливо, глядя, как ты болеешь и увядаешь, в то время как сам я день ото дня взрослею и набираюсь сил? Десять лет… Да это ерунда! Мы и не заметим, как они пролетят. Нам будет по двадцать с хвостиком. Не так уж долго этого ждать. Представь себе, Лира: мы выросли и только приготовились сделать все, что хотели, — и тут… тут все кончается. По-твоему, я смогу жить дальше после того, как ты умрешь? Ах, Лира, я отправлюсь за тобой в страну мертвых, не задумавшись ни на секунду, как ты за Роджером; значит, уже две жизни пропадут ни за грош, твоя и моя. Нет, мы должны прожить свои жизни целиком и вместе — и они должны быть хорошими, долгими, полноценными, а если это невозможно, тогда… тогда нам придется прожить их врозь.
Закусив губу, она смотрела, как он рассеянно ходит туда-сюда, не в силах унять боль. Потом он остановился и, обернувшись к ней, заговорил вновь:
— Помнишь еще одну вещь, о которой сказал отец? Он сказал, что мы должны строить небесную республику на своей родине. Сказал, что других мест для нас нет. Теперь я понимаю, что он имел в виду. Ах, как это горько! Я-то думал, он говорит только о лорде Азриэле и его новом мире, а он говорил о нас, обо мне и о тебе. Мы должны жить в своих мирах…
