Терри Брукс - Странствующий Морф
Действительно, я не шучу. Почему ты просто не сделаешь это?
Он понимал, о чем говорил Перло, и его немного обидело, что другой человек считал себя правым сделать такое предложение. Это было не его дело. Он был мертвым, призраком. Что он понимает?
Но потом он увидел, как Эбрамсон кивает в знак согласия. Эбрамсон, к которому он испытывал больше уважения, считал, что Перло был прав!
Уиллз внимательно смотрел на них какое–то время, а потом отвернулся обратно к панели, изучая мигающие лампочки и светлые пустые экраны, как будто у них было, что ему сказать. Он долго раздумывал над этим, и этот план превратился в слабое зудение у него в мозгу, дразня его, как прикосновения перышка, заставляя чесаться.
Почему бы и нет? Он может запустить всего одну, увидеть, что случится. Всего одну.
Какая разница?
Когда–то, не очень давно, такое действие было немыслимым. Но он все больше убеждался, что никто не заслуживал жить, раз он пропал. В конце концов, что они сделали, чтобы присматривать за событиями? Он видел, что было там снаружи, и это были не люди. Или людей было недостаточно, чтобы это имело значение.
Несмотря на это, ему все равно нужна более веская причина. В нем еще слишком сильна была дисциплина.
Ты запусти одну, ты сможешь привлечь внимание. Кто–нибудь сможет прийти за тобой, чтобы забрать тебя.
Снова Перло. Он взглянул через плечо на другого мужчину, желая, чтобы тот не лез не в свое дело. Командный центр был под его ответственностью. Ракеты находились в его попечении. Никто не имел права указывать ему, что делать. Тем более, призрак.
Но в словах Перло был смысл. Если там до сих пор кто–то был с нужными знаниями, они могли бы прийти за ним. В конце концов, это было возможно. Он не мог видеть повсюду. Может быть, кто–то и остался.
С фотографии в рамке на полке перед ним смотрели лица жены и сыновей. Он бросил их. Он оставил их умирать. Он смог увидеть это в их глазах. Они знали.
Он довольно долго просидел, уставившись в никуда. Он забыл о Перло и Эбрамсоне. Он забыл обо всем, кроме погибшей семьи и своей потерянной жизни. Он тихо заплакал.
— Какого черта? — прошептал он.
В порыве он вытащил красные ключи и вставил их в замки. Он наклонился вперед для сканирования сетчатки, подождал сигнала авторизации и повернул ключи. Панель, скрывающая тумблеры запуска, скользнула в сторону. Он услышал, как один за другим освободились замки на тумблерах. А потом над тумблерами лампочки загорелись янтарным светом и все было активировано.
Всего одну.
Он пристально изучал тумблеры, пытаясь решить, какой. Где–то была книга с кодами, обозначающими цели и пусковые установки, но он не знал больше, где она находилась. В любом случае, он не совсем был уверен, что помнил эти коды. Пять лет это долгий срок, чтобы помнить что–то, чем никогда не пользуешься.
Эбрамсон и Перло стояли за его спиной и наблюдали. Андерсон тоже пришла, присоединившись к ним. Наверное, время пришло, подумал он. Наверное, они знали об этом. Он еще немного осмотрел тумблеры.
Наконец, он повернул один.
Янтарный огонек превратился в зеленый и быстро замигал. Ракета запущена.
Он подождал ответа — любого ответа — но не было ничего. Ни с панели, ни с экранов, ни от тех, кто наблюдал, даже от его собственного эмоционального центра. Как будто ничего не произошло.
Потому что, подумал он, ничего и не было. Ракета была запущена, цель была уничтожена, и ничего не изменилось. Ничего никогда не изменится снова, потому что ничего не осталось.
В отчаянии он замотал головой. Он так устал от всего этого, так устал. Не будет никакой разницы, ведь так? Какой был смысл во всем, что он делал или не делал? Он просто коротал время, пока оно не закончится и он умрет.
Он просто ждал неизбежного.
Тихий шепот Перло скользнул ему в ухо. Попробуй еще одну.
Он с удивлением обнаружил, что ему понравилась эта идея. Сильно понравилась.
Почему бы нет? Собственно, почему только одну?
Он повернул их все.
* * *Юноша, который был странствующим морфом, спал в тумане, скрытый и укрытый как в старых сказках о принцессах. Он не нуждался ни в еде, ни в питье, а течение времени ничего не значило для него. Однако, он не был ни в коме, ни в неведении. Хотя он и спал, но тщательно выполнял свое предназначение.
В напоминающем сон существовании, та часть его, которая всегда была творением дикой магии, вырвалась за пределы его человеческой формы и ее ограниченных возможностей, чтобы завершить задачу укрепления барьера, который он создал, чтобы защитить тех, чья безопасность зависела от него. Дикая магия летала по этому туману невидимым присутствием, и всюду, где она касалась его, оставляла в запасе частичку себя. Этот туман должен просуществовать долгое время, и поэтому он должен быть прочным и устойчивым. Никакое давление или напряжение, вне зависимости от их силы, не должны его разорвать.
Когда взорвались бомбы и прошли ударные волны, эта стена была готова.
Когда задули ветры и начались осадки, стена прочно их выдержала. Когда в городах и на равнинах наступила ядерная зима, охватывая целые страны, а в некоторых случаях, и целые континенты, она удержала и ее. Она была сделана из такой же дикой магии, что и странствующий морф, магии редкой и непостижимой, магии, которая появляется время от времени, чтобы сделать то, чего прежде никогда не видели.
Король Серебряной Реки понял ее потенциал, поместил ее в форму мальчика, заботился о ней и лелеял, выпустил обратно в мир, когда другого выбора не было, а потом ждал, чтобы выяснить, что произойдет. Никто никогда не знает наверняка, как она отреагирует, даже он. Даже Слово не сможет обуздать дикую магию. Она принимала свою собственную форму, как всегда было с начала времен. Она служила своей собственной цели.
Время от времени она кружила по горам, которые окружали долину, вливая себя в защитный туман, истекая из юноши, который спал, и становясь тем, чем должна была стать. Дикая магия будет существовать в таком виде, пока ее время не закончится, а потом вернется обратно в эфир и будет ждать до того дня, когда снова будет рождена в мире. Туман укрепился и усилился, а безумие и уничтожение цивилизации оказалось запертым снаружи долины, в которой выжившие в караване начинали свою новую жизнь.
Когда она вся использовалась, полностью истекла, а все, что осталось от юноши, состояло из плоти, крови и костей, он проснулся. Больше не являясь странствующим морфом, больше не имея своей частью дикую магию, он стоял внутри тумана и вспоминал, что его жизнь была чем–то больше, чем тем, что требовала от него дикая магия. Это был осадок, остаток. Эта его часть, которая была человеком, любила девушку и являлась отцом ребенка. Та его часть жила среди его детей, которые были его друзьями и были покинуты, когда он пошел в горы и создал эту стену тумана.
