Лоис Буджолд - Священная охота
Перед ним преклонил колено молодой светлобородый воин — первый из длинной череды юношей, многие из которых были ужасно изувечены. Ингри выпускал на свободу одного животного за другим — кабанов и медведей, лошадей и волков, оленей и рысей, соколов и барсуков. Биаст присматривался к каждому из тех, кто проходил через его руки, словно видя в них собственное пугающее отражение.
Армии Аудара потребовалось два дня на то, чтобы убить всех, кто остался на Кровавом Поле; Ингри не мог себе представить, как ему удастся очистить их за одну ночь, однако в этом лесу, казалось, со временем творились какие-то странные вещи. Ингри не был уверен: то ли с ним происходило нечто подобное тому, когда его — шамана — охватывало боевое безумие, то ли боги подарили ему кусочек собственного божественного времени, того самого, благодаря которому Они одновременно могли заботиться обо всех душах в мире. Ингри знал одно: каждый воин получал от священного короля мгновение полного внимания; и хоть и не Ингри задолжал им, расплачиваться приходилось ему. «Действительно, вот что значит оказаться наследником!»
Потом он начал думать о том, что кончится раньше: череда воинов или его собственная жизнь. Может быть, они кончатся одновременно, в точном соответствии…
Когда в середине ночи к нему подошли дартаканские лучники, Ингри был озадачен: они не владели духами животных, и освобождать их было не от чего. В какую ловушку магии они угодили, какое сочетание бессилия богов, ночной битвы и кровавого жертвоприношения привело их к столетиям плена, он не мог себе представить. Он все равно благословил их собственной кровью и прочел в их глазах благодарность, когда направил души в руки ожидающих богов.
Женщина из клана Волфклифов с золотыми головками волков на браслетах поцеловала Ингри в лоб, когда он благословил ее своей кровью, а потом, для собственного удовлетворения — в губы, прежде чем повернуться к Халлане. Губы Ингри заледенели от ее поцелуя, но зато на губах женщины появилась слабая краска, как воспоминание о счастье, так что Ингри счел, что обмен того стоил.
Небо начало сереть перед рассветом, побледневшие звезды скрылись за облаками, когда Ингри подошел к горькому окончанию своего дела. Около двух дюжин призраков держались поодаль, отвернув бледные лица от богов.
Ингри взглянул на Освина.
— Просвещенный, что мне делать с ними? — Он показал на призрачных воинов, которые были не в силах уйти от него, но и не желали приближаться.
Освин сделал глубокий вдох и неохотно ответил, словно вспоминая давно заученный урок:
— Небеса плачут, но свободная воля священна. Без возможности сказать «нет» согласие не имело бы смысла. Как насильственный брак не является браком, но преступлением и насилием, так и боги не желают или не могут подвергать насилию наши души. — Будучи добросовестным ученым, Освин не мог не добавить: — По крайней мере исключения из этого правила мне неизвестны.
«Эти воины тоже пали при Кровавом Поле; мой долг по отношению к ним неизменен. Что бы дальше ни было…»
Ингри прибег к колдовскому голосу, приказал отчаявшимся призракам по очереди приблизиться, очистил отдухов животных, каждому даровал каплю своей крови… И отпустил. Освобожденные от любых уз призраки истаяли даже прежде, чем достигли первых деревьев.
Теперь перед Ингри оставались двое: знаменосец, всю ночь простоявший рядом с Йядой у королевского знамени Волфклифов, и то существо, рядом с которым — и ради которого — он когда-то отдал жизнь при Кровавом Поле. Ингри понадобился весь остаток сил, чтобы подозвать к себе Хорсривера; усилие было так велико, что оба они оказались на коленях.
«Этот призрак не то, что другие». Хорсривер лишился духа коня и королевской ауры, но по-прежнему оставался сгустком душ: поколения Хорсриверов мучительно пытались пробиться к поверхности. Ингри осторожно потянулся к обрывку души Венсела в этой массе и прошептал:
— Приблизься… — потом громче еще раз: — Приблизься! — Дрожь пробежала по стоящему перед ним существу, но никакая душа не отделилась от спутанного клубка. Ингри подумал, что совершил тактическую ошибку: ему нужно было попытаться разобраться с Хорсривером с первым, до того, как он потратил силы на остальных. Смог бы он справиться с древним проклятием, разъединить то, что оно так долго объединяло? Или подобное деяние было не под силу смертному? Ингри был почти уверен в этом. Почти…
Некоторые из лиц, поочередно мелькавших перед Ингри, с тоской смотрели в сторону божественных врат — пятерых свершавших выбор богов людей; те устало опирались друг на друга, измученные почти так же, как сам Ингри. Другие лица отворачивались с горечью и гневом в ужасных глазах…
— Каково ваше совместное желание? — спросил Ингри стоящее перед ним существо. — Я не могу вернуть вам потерянные столетия. Я не дал вам свершить месть, отлучив от богов другие души, ибо это было бы не правом священного короля, а его осквернением. Что же остается? Я готов даровать вам помилование, если вы его примете. «У богов — океаны сострадания».
— Милосердия! — прошептали те голоса Хорсривера, что жаждали приобщения к богам. — Милосердия! — прошептали остальные Хорсриверы, отворачиваясь. Одно и то же слово говорило о противоположных, исключающих друг друга стремлениях… Могли Ингри с помощью физической или магической силы подтащить это раздираемое противоречиями существо к какому-нибудь алтарю? И следовало ли пытаться?
Этой ночью для Ингри время замедлило свой бег, но теперь его оставалось мало. Что произойдет, если рассвет наступит до того, как будет принято решение? И если Ингри позволит рассвету лишить его выбора, разве это не будет само по себе решением? Ингри был бы не первым человеком — и не первым королем, — суждение которого определялось бы крайней усталостью… Раньше он думал, что самый ужасный долг короля — вести воинов в битву, которую невозможно выиграть, но та новая невозможность, перед которой он оказался, изменила его взгляды. Глядя на Хорсривера, Ингри подумал: «Какой же великой душой должен был он обладать когда-то, чтобы боги до сих пор жаждали получить ее, даже теперь, совершенно разрушенную».
Ингри оглянулся на свидетелей: трое храмовых священнослужителей, принц, принцесса, князь, двое королевских знаменосцев — одна живая, другой мертвый. Вспышка ревности давно погасла в Биасте. Сейчас он даже не хотел власти священного короля. На лице мертвого воина не было никакого выражения.
Ингри стиснул кровоточащую правую руку так, чтобы кровь потекла струйкой, и щедро оросил все сменяющие друг друга лица призрака Хорсривера. Глубоко втянув полный тумана ночной воздух, он прошептал:
