Сергей Демьянов - Такая работа
— Гребаная тварь, — прошипел Караев.
Приподнялся и выстрелил. Девятимиллиметровая пуля из пистолета Макарова вошла в грудь Ника, пробив куртку и все, что было под ней. Пистолет Макарова — не самое убойное оружие в мире, но он хорош на коротких дистанциях. Проходя сквозь несколько слоев одежды, пуля, выпушенная из него, теряет всего около четверти своей энергии. И застревает на глубине четырех или пяти сантиметров. Паршивая, грязная рана, нашпигованная кусочками ткани.
Кроме того, из «Макарова» трудно промахнуться, стреляя с расстояния менее десяти метров.
Ник упал, широко раскрыв рот. Лицо как пергамент, цвета сухой земли. Некоторые уверены, что, если человеку попасть прямо в сердце, он мгновенно умрет, но это не так. Проникающее ранение сердца — это даже не всегда больно, хотя в большинстве случаев при неоказании мгновенной и правильной помощи заканчивается смертью.
Нику не хватало воздуха.
Я знал, что он чувствует. Страх смерти наползал на него, перед глазами все кружилось, и дышать никак не получалось. В этом не было никакой магии — одна биология. Он смотрел в небо, и небо смотрело в него.
Ворон взревел, осознав, что еще немного — и он будет свободен. Это придало ему сил. Клубок развалился; на снегу осталась лежать маленькая мертвая старушка с руками, покрытыми мелкими пигментными пятнами. Совсем не страшная.
У тех, кто уже умер, могущества не бывает.
Охотник из охотников был — тьма, пропитанная болью, и криками, и волей к разрушению. Он ждал, что выйдет на улицы и сможет устроить самое красивое шоу в своей жизни. Тысячи зрителей. Тысячи участников. Море кровавого вдохновения. Как только некромант свалит в свою новую жизнь, ничто уже не будет удерживать призванного им духа.
И тогда я сделал ужасную вещь.
Я не дал Нику уйти. Он лежал под лысым кустом сирени, беспомощный и испуганный.
Это было здорово похоже на нашу прошлую встречу, только роли поменялись. Теперь я держал его на крючке, а он не знал, как выбраться. Кажется, я уже говорил, что мертвые беззащитны.
Ты можешь быть очень крутым прижизни, но, когда ты умрешь, это тебе не поможет.
Ник рванулся прочь — майский жук на суровой нитке. И тут же обмяк. Его глаза наполнились шелестящей, шелковой пустотой. Мертвые пальцы не двигались, окровавленная грудь не поднималась. Он ждал, что я отдам ему приказ. Скажу, что теперь делать.
А я молчал.
Там, внутри своего мертвого тела, Ник переживал «момент совершенства». Есть популярный миф о том, что, когда мы умираем, вся жизнь проносится у нас перед глазами. Как все мифы, этот содержит в себе часть правды и часть лжи. Было бы очень легко умирать, если бы в момент смерти нам просто показывали кино, смонтированное из наших мыслей, слов и поступков. Проблема в том, что на самом деле нормально умереть — это чертовски сложная задача. Даже для того, кто знает, что такое смерть и как на нее нужно реагировать.
Все, чем был некромант Ник до того, как его сердце пробила полуоболочечная пуля со стальным сердечником, проходило сквозь него, как игла проходит сквозь ткань, оставляя крошечные дырочки. Минуту, потом две… Пока он не понял, что так будет всегда.
Вечность — одна из самых страшных иллюзий, которые мне известны.
Я услышал странный звук — там, левее, где два замерзших гота лежали возле могил. Обернулся. И увидел, что второй некромант сполз спиной по надгробию, вцепившись зубами в свою ладонь, а по щекам у него текли слезы. На брюках темнело влажное пятно.
Золотая паутина дрожала между ними во тьме.
— Что это? — спросил Караев, не убирая пистолета.
Рация у него на поясе хрюкала, сквозь помехи выкашливая простуженно «южный вход — чисто», «третий сектор — взят» и еще что-то в этом роде.
Я не прислушивался. У меня горло пересохло и с подбородка капала кровь.
Моя. Блин, губу прокусил.
— Этот парень, — сказал я. Закашлялся. Сплюнул. Слюна оказалась розовой.
— Да, я хочу знать, что с ним! — нетерпеливо рявкнул он. — Вы сделали из злого колдуна ходячего мертвеца. Это так поразило его приятеля?
— Ник не умер. — Я покачал головой. — Во всяком случае, технически. И тот парень ощущает сейчас то же, что и Ник. Они связаны ритуалом. Сила — к силе, боль — к боли.
Спасибо, я знаю, что это был плохой и злой поступок. Но, может быть, если я буду достаточно плохим и злым на этот раз, такого больше не повторится.
Мне должно было быть стыдно, что я так поступил с Ником и его коллегой. Порядочные люди не используют такие методы. Но не было.
Я вообще ничего не чувствовал.
Когда Ворон обрушился на меня, я был к этому готов.
Ну, насколько вообще можно быть готовым к встрече с ураганом вроде «Катрины» или «Большого Билла».
Его ярость окутала меня — рыжая пылающая завеса, за которой никакого реального мира больше не осталось. Теоретически я знал о его существовании. Практически я оказался в аду, и длинные языки огня облизывали мое лицо. Это было чертовски больно, даже несмотря на то что я знал — это иллюзия. Ну да, такая же, как вечность. Обитатели Гемаланг Танах в этом очень хороши.
— Выпусти меня. — Голос Ворона почти сбил меня с ног.
Почти.
Я устоял. Когда мы отсюда выберемся, куплю себе пива.
— Нет.
— Я могу убить тебя.
— Можешь. — Я пожал плечами.
Мне следовало бояться. Мне следовало сожалеть о том, что я сделал. Мне следовало надеяться на то, что все обойдется. Простые человеческие чувства, которые кто угодно испытывал бы на моем месте. Только внутри у меня была пустыня Мохаве. Считается, что там полно всяких редких растений и кое-какие животные встречаются, но это одно из тех мест, где человек без подготовки не выживает.
Вот и во мне, похоже, не такие условия сейчас были, чтобы человек выживал.
— Ты один стоишь между мной и моей охотой. — Интонация была такая, словно он улыбался, только у меня фантазии не хватало, чтобы это себе представить.
Ворон был — сила, и страсть, и ветер. Не что-то, умеющее улыбаться и демонстрировать чувство юмора.
Можно было решить, что, раз он способен говорить со мной словами, значит, он контролирует себя. Трудно ожидать, что твой собеседник убьет тебя в порыве ярости, но в нашем случае слова были только маскировкой.
Кроличий сыч, или кукумявка, способен изобразить треск погремушки гремучей змеи, но это не делает его змеей. Малайский богомол умеет притвориться орхидеей, но это не превращает его в цветок. Когда он поймает бабочку, он сожрет ее, потому что это было его единственной целью с самого начала. Ворон отвлекал мое внимание, выискивал щель в моей защите, через которую он мог бы проникнуть. И превратить меня в кровавый фарш из мозгов и внутренних органов, чтобы потом устроить тут славную резню.
