Лорд Дансени - Рассказы о войне
Как! Взгляните на шлем. Настоящая удача. Пулевое отверстие прямо посредине. Пуля, должно быть, прошла очень близко к голове человека. Как она пролетела мимо? Она, должно быть, ушла вверх, как с пулями иногда случается. Отверстие в шлеме было совсем низко. Ужасно, если пуля проходит так близко. Огонь в очаге мерцал, и лампа светила, и дети играли на полу, и мужчина курил фарфоровую трубку; он был силен, здоров и молод, один из могучих немецких победителей.
«Видите?» – спросил призрак.
«Да», ответил Кайзер. Это хорошо, подумал он, что кайзер смог увидеть, как живут его люди.
Тотчас же огонь угас, лампа исчезла, комната мрачно погрузилась в грязь и нищету, и солдат и дети исчезли с комнатой; все исчезли, и ничего не осталось, кроме шлема в своеобразном сиянии на стене и женщины, сидевшей в темноте в полном одиночестве.
«Все исчезло», сказал кайзер.
«Этого никогда не было», сказал призрак.
Кайзер взглянул еще раз. Да, там ничего не было, это было только видение. Только влажные, грязные серые стены, и только шлем выделялся на их фоне, твердый и округлый, как единственно реальная вещь в мире снов. Нет, этого никогда не случалось. Это только видение.
«Это могло бы быть», сказал призрак.
Могло бы быть? Как это могло бы быть?
«Идем», сказал призрак.
Они проплыли над маленькой улочкой, в которой летом расцветут розы, и прибыли в дом Юлана; в мирные времена он был мелким фермером.
Здания фермы находились в хорошем состоянии, заметном даже ночью, рядом высились черные тени сенных стогов; ухоженный сад окружал дом. Призрак и кайзер стояли в саду; перед ними светилось окно в освещенной лампами комнате.
«Взгляни», сказал призрак.
Кайзер снова посмотрел и увидел молодую пару; женщина играла с младенцем, и все казалось замечательным в веселой комнате. Снова с трудом завоеванное богатство Германии сияло повсюду, куда бы ни обращался взгляд, удобная мебель говорила о хорошо возделанных акрах земли, свидетельствовала о победе в борьбе с временами года, от которых зависит богатство нации.
«Так могло бы быть», сказал призрак. Снова огонь угас, и веселая сцена исчезла, осталась только печальная, неухоженная комната, в углах которой воцарились бедность и мрачные призраки; одинокая женщина сидела там.
«Зачем ты показываешь мне это?» – спросил кайзер. «Почему ты показываешь мне эти видения?»
«Идем», сказал призрак.
«Что это?» – спросил кайзер. – «Куда ты ведешь меня?»
«Идем», сказал призрак.
Они шли от окна к окну, от земли к земле. Если б вы оказались той ночью в Германии и смогли бы все увидеть, перед вами предстала бы властная фигура, переходящая с места на место, наблюдая множество сцен.
Он наблюдал их, и семейства увядали, и счастливые сцены исчезали, и призрак говорил ему: «Идем». Он возражал, но повиновался; так они шли от окна к окну сотен ферм в Пруссии, пока не достигли прусской границы и не перебрались в Саксонию; и вы постоянно слышали, могли бы слышать, что духи говорили: «Это могло бы быть», «это могло бы быть», повторяя одно и то же у каждого окна.
Они миновали Саксонию, направляясь к Австрии. И долгое время кайзер сохранял свой черствый, властный вид. Но наконец он, даже он, наконец он почти заплакал. И призрак обернулся тогда, и повел его обратно в Саксонию и снова в Пруссию, и над головами стражей проводил его к удобному ложу, где было так трудно уснуть.
И хотя они видели тысячи веселых домов, дома эти никогда не будут веселы теперь, укрытые бесконечным трауром; хотя они видели тысячи улыбающихся немецких детей, эти дети никогда не будут рождены теперь, они были только видением надежд, взорванных им; ибо на всех просторах, по которым он так безжалостно пронесся, рассвет еще только намечался.
Он смотрел на первые из множества тысяч, дома которых он грабил все время и которых он должен был увидеть своими глазами прежде, чем сможет двинуться дальше.
Первая ночь наказания кайзера завершилась.
Английский Дух
К концу южноафриканской кампании сержант Кейн утвердился в одном убеждении, а именно: война – это переоцененное развлечение. Он сказал, что «сыт по горло всем этим», отчасти потому, что неправильно используемая метафора была тогда в новинку, отчасти потому, что все так говорили; он проникся этим чувством до самых костей, а у него была долгая память. Так что, когда 1 августа 1914 года знаменательные слухи достигли деревни на востоке Англии, где он жил, сержант Кейн сказал: «это означает войну» – и тотчас же решил не иметь никакого отношения к войне; настал чей-то еще черед; он чувствовал, что сделал достаточно. Потом настало 4-ое августа, и Англия выбрала свою судьбу, а затем было обращение лорда Китченера к народу.
У сержанта Кейна было семейство, о котором следовало заботиться, и миленький дом; он оставил армию десять лет назад.
На следующей неделе ушли на фронт все мужчины, которые были в армии прежде, все, кто был достаточно молод, и с ними немало молодых людей, которые никогда не были в армии. Люди спросили Кейна, пойдет ли он, и он сказал прямо: «Нет».
К середине августа Кейн прочувствовал ситуацию. Он стал маленьким центром сплочения для людей, которые не хотели туда идти. «Он знает, на что это похоже», говорили они.
В курительной Большого Дома сидели сквайр и его сын, Артур Смит; и сэр Маньон Бумер-Платт, член парламента. Сын сквайра был на минувшей войне еще мальчиком и, подобно сержанту Кейну, оставил армию с тех пор. Все утро он проклинал воображаемого генерала, сидящего в военном министерстве за воображаемым столом с собственным письмом Смита, лежащим перед ним, но так и не раскрытым. С какой стати он не отвечает, думал Смит. Но он теперь немного успокоился, а сквайр и сэр Маньон заговорили о сержанте Кейне.
«Предоставьте его мне», сказал сэр Маньон.
«Очень хорошо», сказал сквайр. Так что сэр Маньон Бумер-Платт вышел и отправился к сержанту Кейну.
Госпожа Кейн знала, ради чего он прибыл.
«Не давай ему заговорить тебе зубы, Билл», сказала она.
«Он не сумеет», сказал сержант Кейн.
Сэр Маньон нашел сержанта Кейну в саду.
«Прекрасный день», сказал сэр Маньон. И после этого он перешел к войне.
«Если ты завербуешься», сказал он, «тебя тотчас же снова сделают сержантом. Ты получишь оклад сержанта, а твоя жена получит новое пособие».
«Скорее, Кейн», сказала госпожа Кейн.
«Да, да, конечно», сказал сэр Маньон. «Но потом будет медаль, вероятно, две или три медали, и слава… А это такая роскошная жизнь».
Сэр Маньон воодушевлялся всякий раз, когда слышал свои собственные слова. Он разукрасил войну, как ее всегда разукрашивали, превращая в одну из самых привлекательных вещей, которые можно себе представить. И к тому же не следует предполагать, что эта война будет похожа на предыдущие, она будет совершенно иной.
