Пол Спенсер - Под пальцами богов
Пивная опустела. Хозяйка всхлипывала на кухне, Барлач лежал на полу в общей комнате среди останков погрома, сидр темнел в его волосах. Я потрясла его, но он не подавал признаков жизни, тогда я схватилась за край оранжевой туники и потащила. Он перекатился на спину безвольно и необыкновенно тяжело. О, мать кобылиц, молила я, пусть только туника выдержит, он нравился мне несмотря на то, что тогда говорил, и к тому же он друг Волка.
Туника держала, пока я тащила его через порог и с горем пополам вниз по ступеням туда, где храпели испуганные кони. Я выбрала для своей цели мою вьючную лошадь; что-то придало мне силы перекинуть его через седло, пока лошадь не шарахнулась в сторону. Потом я привязала его свободными ремнями своих переметных сум, и села на Дестера, сжав в руке четыре повода. Ворота в конце безлюдной улицы стояли широко открытыми. Я рванула поводья животных и коленями направила Дестера между столбами.
Мы перешли на легкий галоп. Внизу с правой стороны группа людей кричала и бултыхалась в освещенной лунным светом реке. Свободной рукой я вытащила меч, издала боевой клич, и мы устремились вниз на гоготавших крестьян, как армия — четыре животных, один полубезумный человек и веселое военное сумасшествие. Большинство Аминерцев пустилось врассыпную, оставив что-то темное в реке. Я выпустила поводья, двое лошадей тут же рванулись прочь, исходя криком, по вороной конь Волка остался и разогнал последних Аминерцев, которые тщетно пытались подняться на ноги. Я остановила Дестера по пояс в воде и спешилась.
Он уже не сопротивлялся, неподвижно лежа в футе под водой. Я добралась до него, пытаясь приноровиться к руке или плечу, когда, к величайшему моему изумлению, вороной конь Волка бросил преследовать крестьян, вошел в реку, изогнул шею, осторожно захватил зубами тунику хозяина и потащил. Я подхватила безвольное тело, когда оно всплыло на поверхность, мокрое в лунном свете, и подтянула концы связывавших его веревок к своему седлу. Не было времени рассматривать его теперь: крестьяне, увидев, что грозная армия состояла из одного человека и трех получивших свободу коней, начали возвращаться. Я крикнула и взмахнула мечом, при этом направила голову Дестера к дороге и, что было сил, ударила его по ребрам. Остальные кони, увидев его бегущим, припустились следом, и мы помчались по дороге, как на Большой Охоте.
В миле от деревни я в первый раз заметила воронов. Горячка побега прошла, мы ехали легким галопом, так что у меня было время оглядеться. Три птицы кружили подле нас, закрывая крыльями луну, вполне обыкновенные черные вороны. Я немного удивилась, что в этот час делают здесь эти птицы, но тут же мое внимание отвлеклось на Волка, который пошевелился у меня на коленях. Я коснулась его руки, собираясь сказать что-нибудь успокаивающее, но под кончиками мокрых пальцев ощутила холодную и влажную кожу. И снова мир закружился и стал тьмой вокруг меня.
Я стояла лицом к мужчине, который, даже сидя, казался очень высоким, и который рассматривал меня пронизывающим взглядом из-под широких полей своей шляпы. Драгоценные камни свисали бахромой по ее краям, отражая свет короны из свечей, которая охватывала мою голову. Медленный голос говорил, и я чувствовала, что отвечаю.
Затем я тряхнула головой, я была на спине Дестера в компании двух полуживых мужчин, со странным ощущением, что человек в усыпанной драгоценностями шляпе знал все тропинки моего разума и то, как я ступала по ним.
Дальше было хорошее место для стоянки. Я повернула Дестера и направила его вниз на травянистый склон между рекой и дорогой. Вороной конь Волка сказал что-то другим животным, или так показалось, ибо согласно его полуугрожающему ржанию, они свернули с дороги и встали, покорно ожидая, чтобы их стреножили на ночь. Я сгрузила оба моих трофея и наскоро связала животных, пока не позволяя им пить. Барлач, когда я ткнула его, слегка дернулся, я накрыла его попоной от утренней росы и обратилась к Волку.
Он по-прежнему был без сознания, промокший насквозь, с кожей холодной и влажной на ощупь, когда я разрезала его веревки. Свежая кровь покрывала его рукава поверх той, что от ран троллей, и мне показалось, будто она была теплой. Я выложила сухие сучья их моих тюков и начала разжигать огонь.
Когда вода закипела, он очнулся. Я бросила в кастрюлю лекарственные травы, один от лихорадки, другие от простуды, чтобы они настоялись, и когда он застонал, я сняла сосуд с огня и вылила отвар в оловянную кружку. Поставив ее рядом с ним, я, не задумываясь, коснулась его щеки, чтобы повернуть голову. Он снова застонал, его глаза открылись, и взгляд встретился с моим.
В это время, больше, чем когда-либо, я перестала быть самой собой. Я сидела в высоком деревянном кресле, резном и неудобном, лицом к мужчине с пронзительным взглядом, который сидел точно таким же образом. Между нами с левой и правой сторон стояли длинные столы, за которыми расположились люди и молча наблюдали за нами. Мой визави говорил, глядя на меня в упор из-под полей украшенной драгоценностями шляпы, но мне не удавалось понять его речь. Потом он произнес: «Ты, которая обвиняешься, первое испытание на поражение мысли, намерения и памяти не дало результата. Второе испытание на искажение действия не дало результата. Это испытание покажет, заражены ли Тьмой твоя кровь, кости и сухожилия, путем написания на ногте. Ты подчиняешься последнему испытанию?»
Я кивнула, потому что сказанное им было действительно правдой.
«Испытание проводится в Кольце Чувств», — сказал он, и слова отозвались эхом в моей голове, кольцо-чувств, кольцо-чувств — снова началось кружение; вокруг меня на плитах были мелом начерчены линии и сумрачно сверкающие в воздухе. Я увидела их и поняла, что они иллюзорны, только меловой круг был, действительно проведен ка мраморном полу; в этот миг я ощутила обнаженность разума и тела, не поврежденных, но как если бы то, что причиняло боль, было слишком большим, чтобы ее вынести, словно рак без панциря. Мой собеседник произнес: «Вытяни левую руку».
Я сделала это, и чьи-то руки приняли ее; она была белой, с длинными пальцами, и они искусно уложили ее на мраморные плиты, и когда я ясно поняла, что будет дальше, висевший в петле нож опустился на мой мизинец. Он чисто прошел сквозь кость и мускулы, кто-то бросил отрубленный сустав в маленькую серебряную чашу, и моя рука была выпущена на свободу точно внутрь мерцающего круга. Демон боли, грозный даже в воспоминаньях, поглотил мою руку, и тьма накрыла меня.
Ряд видений. Карлик, странно одетый, перемешивает что-то в чашечках на столе перед мужчиной в шляпе. Две крысы, черная и белая, в клетке у моих ног; одна ест вареное мясо, другая отказывается от своей порции. Тошнотворный позыв и бурление в желудке, внезапное знание, что это моя плоть, кусочек мышцы от обрубка, то же самое с костью… Карлик трудится над другой чашкой, орудуя стеклянной палочкой, накаливает ее над крошечной жаровней, добавляет винный уксус и серный раствор. Гигантская фраза вырастает в моей голове: «Написание на ногте».
