Томас Сван - Зеленый Феникс
– Он тебя любит и поэтому он – это ты. Я не могла причинить ему зло.
– Отпусти ее, Феникс.
Асканий неохотно разжал руки и тут же поспешил поднять смертоносную булавку.
– Я бы убил тебя не задумываясь, – сказал он, – если бы знал, что ты замышляешь что-то против моего отца.
Она улыбнулась ему:
– Но это ведь тоже проявление любви, разве не так? Я не могу сердиться на тебя, Феникс. Мы очень похожи. Мы готовы убить ради тех, кого любим.
– Будем друзьями, Меллония? – спросил Эней.
От таких предложений Энея никто еще не отказывался. Асканий тяжело вздохнул. Только в одном он завидовал отцу – тот с легкостью одерживал победу улыбкой, а затем отказывался от завоеванного; ему же, несмотря на красивую внешность, – а Асканий был дружен с зеркалами – приходилось добиваться своего подарками и комплиментами. Меллония взяла Энея за руку и прижала ее к своей щеке. В этом жесте не было кокетства. Она сделала это просто и естественно, как Асканий, когда он обнимал своего отца.
– Какая маленькая рука, несмотря на то, что ты великий воин. Она даже моложе, чем твое лицо. Рука мальчика, – сказала она. – Скакун был бы недоволен, что ты долго грустишь о нем. И я тоже.
Она отпустила его руку и решительно покачала головой. Локон, похожий на усик виноградной лозы, задрожал над ее ухом.
– Я не могу быть твоим другом, хоть и хочу этого.
– Но почему?
– Дриады поклялись убить тебя. Тебе нельзя здесь оставаться. Возвращайся к своим кораблям и никогда не приходи сюда один, без своих воинов. Никогда не плавай в Тибре без Дельфа. И остерегайся дубов. Тех, которые будто прислушиваются.
Эней взял ее за плечо:
– Меллония, ты ведь не собираешься опять убежать?
– Я должна.
– Как нам найти тебя?
– Мне нужно поговорить с Волумной, но я думаю…
– Что, Меллония?
– Что она не изменит своего решения и скажет, что я глупая девчонка и мне пора посетить Дерево.
– Чтобы зачать ребенка?
– Да. Волумна говорит, что ребенок излечивает мать от детских фантазий. Если это мальчик – она укрепляет свой дух, как дерево укрепляет ствол, если девочка – учится самопожертвованию, подобно кусту, отдающему свои ветви птицам.
– Я не понимаю насчет Дерева. Ты говоришь, что там к тебе придет бог?
– Он придет ко мне во сне, и я рожу ребенка.
– Но боги приходят отнюдь не во сне, если хотят, чтобы им родили ребенка. Так же как и богини, намеревающиеся стать матерью. Когда Афродита пришла к моему отцу, она была очень реальной. Он часто рассказывал о ней. Волосы цвета лазурита,[27] мерцающее платье, будто сотканное пауком. И еще, такие специфические подробности и так много, что их просто нельзя было выдумать.
«Отец поскромничал, – подумал Асканий. – Эти «специфические подробности» представляли собой настоящий учебник любовных приемов, которые только богиня любви или очень опытная куртизанка могла освоить сама и научить им других».
– Она даже подарила ему кольцо, которое я надел Скакуну на палец.
– Наш Бог другой. Можно сказать, он вдыхает ребенка в чрево. А сейчас отпустите меня. Вы оба подвергаетесь серьезной опасности. Здесь нет деревьев дриад – слушающих дубов, но Волумна часто собирает на этом лугу фиалки.
Эней больше не удерживал Меллонию:
– Тогда приходи опять к кораблям.
Но дубовые листья уже сомкнулись за ней, будто она открыла и вновь закрыла дверь.
Эней двинулся за ней следом, когда Асканий грубо схватил его за руку – своего отца, сына богини! – и преградил ему путь:
– Нет, отец. Разве ты не слышал, что она сказала? Тебя убьют и ее тоже, а мне придется вырубить весь этот забытый Зевсом лес, чтобы найти ту сукину дочь, которую она называет королевой!
В глазах спокойного, рассудительного Энея вспыхнул огонь от охватившего его гнева.
«Сейчас одним ударом он сломает мне челюсть, – подумал Асканий. – Во всяком случае, это остановит его. И он не сможет побежать за Меллонией. Придется нести меня в лагерь, а там, чувствуя свою вину, он будет сидеть у моей постели, пока не убедится, что я поправляюсь».
– Есть другой способ, – уговаривал его Асканий, впрочем уже вполне смирившийся с перспективой сломанной челюсти. – Мы все выясним о Дереве у Повесы. И о Волумне тоже. Вот тогда, что бы ты ни решил, я пойду с тобой.
Асканий почувствовал, что отец немного расслабился.
– Ты ударил бы меня, Феникс, ведь правда? Чтобы спасти от опасности.
– Во всяком случае, попытался бы. Закинул бы тебя на плечо, как оленя, и понес в лагерь. Конечно, если бы мне удалось ударить первым, в чем я не уверен. Или тебе пришлось бы нести меня, вернее, то, что от меня осталось.
– Наверное, – сказал Эней, – впервые в жизни я благодарен тому, кто захотел, чтобы я потерял сознание. Нет, во второй. Помнишь, когда Ахилл чуть не убил меня? Перевернул мою колесницу и пытался меня переехать?
– Мне еще не было пяти, но я все помню. Как я могу забыть? Весь город следил за вами со стены, и мы с мамой тоже.
– На следующее утро я должен был вновь встретиться с ним, в разбитой колеснице, запряженной усталыми лошадьми. В эту ночь твоя мать поцеловала меня и поднесла вино. «Редкий сорт, – сказала она. – Удивительно, что это вино сохранилось в Трое во время такой долгой осады. Оно поможет тебе заснуть». В вино был подмешан дурман. Я проспал три дня. За это время Ахиллу в пятку попала стрела.
– Похоже, я унаследовал от матери эгоизм. Мне не хочется терять тебя.
Вернувшись в лагерь, они нашли там Повесу, развлекавшего людей танцами и такими сладкозвучными напевами, что казалось, будто в его флейте прятался соловей. Танцы представляли собой странное сочетание прыжков и вращений, но исполнял он их с неожиданной для его косматого тела и раздвоенных копыт грацией. Он волновал кровь, ноги сами начинали двигаться в такт его музыке, тела – жаждать женщин, никогда не виданных ранее, – нереиду,[28] прячущуюся в волне, богиню, обитающую среди облаков.
Царицы шествуют во мраке ночи.
Слышишь?
Вот под сандалиями их из кожи ланей
Травы немолчный шелест умолкает.
Забудет ли Елена, онемев,
Волос своих измятые нарциссы,
В венок не свитые?
Царицы
Во мраке ночи шествуют.
Эней тоже поддался этой магии. Музыка всегда опьяняла его, как вино, и нередко он вел за собой участников старинного танца Журавля, пришедшего еще от древних критян…
– Повеса, – окликнул он его наконец, встряхивая головой, чтобы избавиться от наваждения, – зайди ко мне в палатку.
Повеса кинул флейту Эвриалу и, волоча ноги, потащился следом за Энеем и Асканием. Голова его свесилась на сторону, в шерсти, покрывающей козлиные бока, запутались колючки, с лица не сходила блудливая ухмылка. Музыка превращала его в полубога, сейчас же он был клоуном. Тем не менее, Асканий считал, что фавн не столь глуп, как пытается казаться.
