Лев Жаков - Аквалон
– Была Великая Канструкта сложна и страшна, и висела Она в центре того, где ни света, ни тьмы, ни тепла, ни хлада – среди вечного Канона висела она, среди застывшего движения пребывала. И молвила: о Всевластный Канон, скучно мне, ведь нет ничего – ни во мне, ни вовне, нет ни света, ни хлада, ни тепла, ни тьмы, лишь ты один вкруг меня. Тогда прикоснулся он к Канструкте, вошел в нее семенем пустоты, и родила она Mundus Caelorum, и низвергла его в пучину Kavarga, и еще родила Mundus Aquarum, и вознесла его в вечный поток Absuliarnost, и еще родила Mundus Ignium, и ниспослала его в горизонт Limen Rerum, за Порог Вещей, в Nec Plus Ultra – Дальше Некуда… И назывался Mundus Caelorum – Мир Небес – Аквалон, и был брат у него, длинношеий Кавачи…
На сложенном из разноцветных стекол витраже позади священника было изображено, как Канструкта, напоминающая распухшую рыбу с человеческими чертами и короткими ручками вместо плавников, извергает мир: из круглой воронки рта вылетало нечто, напоминающее поросшую мхом лесов чечевицу. Священник запел, медленно кружась в световой колонне. «Вниз, вниз…» – услышал Гана слова молитвы, и прихожане подхватили их. На-Тропе-Войны слегка приподнял голову, оглянулся на дверь, затем окинул взглядом собравшихся в святилище. Туземцев здесь почти не было – проповедникам из Гроша и Бултагари нечасто удавалось обратить их в свою веру, – зато хватало белых и метисов. Две трети молящихся составляли женщины, присутствовали и несколько детей.
– И желает Канструкта пожрать чад своих… – пел священник на староканструктианском. – Вниз, вниз, Аквалон, прочь от Нее, божественной матери Твоей!
Всем известно: преторианцы не верят ни во что. На Таитах проповеди заезжих священников вызывали у Ганы лишь скуку и раздражение. Подождав еще немного, он стал медленно отползать, и тут сзади раздался визг.
Грохнула упавшая под стеной лавка, кто-то вскрикнул, кто-то побежал… Повернувшись, Гана увидел тощего человека, который ворвался в помещение, подняв над головой мешочек. Из горловины торчал горящий фитиль.
– Живой монах! – взвизгнула женщина рядом.
Впавший во время молитвы в транс священник последним осознал, что происходит. Люди уже валили наружу через двери или пытались, проламывая запертые ставни, выпрыгнуть в окна; тощий человек со взрывчаткой в руках бежал, расталкивая орущих женщин, к витражам, а канструктианец только-только прекратил кружиться и удивленно поднял голову.
В помещении и так было не слишком много народа, а теперь не осталось почти никого. На-Тропе-Войны быстро пошел вдоль стены к выходу. Священник что-то сказал, потом вдруг резким движением распахнул полы своего одеяния. На поясе с левой стороны блеснул огнестрел в кобуре. Дальше Гана не смотрел – успев заметить, что торчащий из мешочка фитиль почти догорел, он вывалился на улицу и побежал в тот миг, когда раздался выстрел. Еще через несколько мгновений, когда На-Тропе-Войны достиг уже соседнего дома, за которым прятались испуганные люди, сзади громыхнуло.
Взрыв был несильным, стены святилища устояли, хотя крыша вместе с божественным зевом провалилась, погребя под собой и канструктианца, и монаха. Впрочем, преступник мог принадлежать не к ордену Живой Мечты, но к так называемым отцеубийцам – запрещенному законом братству внутри церкви Congressionis, второй из двух ветвей канструктианства, отпавшей от него и потерявшей право именоваться собственно канструктианской. Церковный раскол стал в свое время причиной войны между Бултагари и Гельштатом, а на Да Морана привел к ночи Острых Ножей, когда за непродолжительное время было вырезано около трети населения острова.
Выскочившие из святилища люди взволнованно переговаривались, причитала какая-то старуха, плакал ребенок. Кто-то уже побежал за прокторами, и Гана поспешил покинуть это место.
* * *Пахло рыбой и пропитывающей емкости эфиропланов смолой. Громкие голоса звучали со всех сторон, жужжали мухи, скрипели снасти, кто-то бранился. На-Тропе-Войны миновал несколько полных облачного пуха канав с круглыми ямами в конце – отстойниками для питьевой воды – и достиг небольшой шумной толкучки, над которой кружились стаи мух. Поодаль стояли двое прокторов, и он нырнул в толпу. Гул голосов висел в жарком воздухе. Компания полуголых синекожих мальчишек обступила беглеца, дергая за штаны, хватая за руки и предлагая купить фантомных креветок. Эти белесые, согнутые вопросительным знаком создания, нанизанные сейчас на длинные хворостины, в сыром виде были сгустками пуха, организованными чуть лучше, чем обычные частицы облачного эфира. Своеобразное устройство, природное явление – как приливы, отливы, миграция блуждающих островов, течения и смена листьев на деревьях, – они были неразумным законом природы или, возможно, ее естественным механизмом для поддержания чистоты: питались сором, упавшей в облака листвой, крупинками грязи, частицами, когда-то бывшими живой плотью, а еще могли, собравшись в небольшие облачка, растворять и переваривать облачных мотыльков и мелких нетопырей.
Гана прогнал мальчишек, и тут же какая-то старуха закричала ему в ухо – На-Тропе-Войны не сразу разобрал слова, но вскоре выяснилось, что она предлагает посетить заведение для веселых матросов, где гостя ждут не дождутся несколько очень молодых, но весьма опытных островитянок, а также метисок, бледнолицых, жительниц Гроша и даже чернокожих женщин с Имаджины. Старуха цеплялась за плечи Ганы и все никак не отпускала, мальчишки вновь повисли на нем, тараторя что-то, вокруг все орали, двигались, скрипели переносные лотки, звенели монеты, булькало в деревянных чашках дешевое вино, продаваемое в розлив из стоящих на земле бочонков… В конце концов Гана оттолкнул старуху, отвесил подзатыльник самому настойчивому мальчишке, второго ткнул ладонью в лоб и под возмущенные вопли выбрался из толкучки с той стороны, где по земле шел настил из длинных досок.
Он оглянулся. Прокторов отсюда видно не было, хотя в порту беглец постоянно рисковал наткнуться на них: подобные места привлекают всех, кто привык жить воровством, разбоем и обманом, – а значит, и служителям туземного монарха здесь есть с кого поживиться.
На-Тропе-Войны пошел по краю настила, глядя то вправо, на портовые здания, то влево, на облака. Вскоре между джигами, коршнями и рыбацкими розалиндами он увидел редкий в этих местах айклит: быстроходный шлюп с Имаджины, остроносый, с наклоненной назад мачтой и парой косых горспригов – горизонтальными килями, торчащими по бокам из борта, словно плавники рыбы. Все эфиропланы строились из деревьев, чья древесина легче эфирного пуха, – но таких, не считая облачной лозы, в Аквалоне насчитывалось всего три вида, и один, именуемый краснодревом, рос только на Прадеше, где его было крайне трудно добыть. Потому эфиропланы, предназначенные для поднятия грузов больше определенного веса, снабжались надувными емкостями, которые моряки именовали кулями. Яхты и скайвы богатеев плавали на кулях из трехслойного крученого шелка, а для военных кораблей, рыбаков и транспортников использовалась ткань попроще и погрубее, пропитанная каучуковой смолой.
