Гай Гэвриел Кей - Песнь для Арбонны
Осторожно опустив жрицу на землю под пальмой, он дернул головой в сторону сада, приказывая Маффуру идти туда. Ирнан и Тульер бесшумно подошли и начали связывать женщину, прячась в тени.
Тебе принадлежит земная слава,
о светлая Риан, пока смиренно
Мы, смертные, в тени твоей великой
живем и сладкого алкаем утешенья в…
— Кто здесь? — не оборачиваясь крикнул Эврард Люссанский скорее с раздражением, чем с тревогой. — Все знают, что меня нельзя беспокоить во время работы.
— Мы в самом деле это знаем, ваша милость, — непринужденно произнес Маффур, подходя к поэту.
Блэз, пробираясь ближе под прикрытием кустов, поморщился, услышав этот титул, отдающий грубой лестью. Эврард имел на него не больше права, чем Маффур, но Маллин дал четкие инструкции самому красноречивому из своих коранов.
— Кто ты? — резко спросил Эврард, быстро повернулся и посмотрел на Маффура при лунном свете. Блэз придвинулся ближе, пригнувшись низко к земле, и попытался проскользнуть к скамейке с другой стороны. У него было собственное мнение по поводу того, что сейчас произойдет.
— Маффур из Бауда, ваша милость, с посланием от самого эна Маллина.
— Мне показалось, что я тебя узнал, — высокомерно заявил Эврард. — Как ты смеешь являться сюда вот так и мешать моим мыслям и моему искусству? — Ни слова о нарушении благочестия, или запретной территории, или об оскорблении богини, которую он только что славил, с иронией подумал Блэз, останавливаясь у маленькой статуи. — Мне нечего сказать твоему барону или его дурно воспитанной жене, и я не расположен выслушивать никакие банальные фразы, которые тебе поручено передать, — Эврард говорил тоном большого вельможи.
— Я проделал долгий и опасный путь, — миролюбиво сказал Маффур, — а послание Маллина де Бауда глубоко искреннее и очень короткое. Вы не окажете мне честь выслушать его, ваша милость?
— Честь? — переспросил Эврард Люссанский, раздраженно повысив голос. — Разве может кто-либо в этом замке претендовать на честь? Я оказал им милость, которой они не заслужили. Я подарил Маллину то чувство собственного достоинства, к которому он стремился, самим своим присутствием там, своим искусством. — Голос его стал угрожающе громким. — Он мне обязан своим положением в глазах Арбонны, всего мира. А за это, за это…
— За это без всяких на то причин, насколько я понимаю, он снова ищет твоего общества, — сказал Блэз и быстро шагнул вперед, он уже слышал более чем достаточно.
Когда Эврард оглянулся и посмотрел на него широко раскрытыми глазами, пытаясь встать, Блэз во второй раз за эту ночь пустил в ход рукоятку своего кинжала и с тщательно рассчитанной силой опустил ее на лысеющую макушку трубадура. Маффур быстро подхватил его в падении.
— Не могу даже выразить, — горячо произнес Блэз, когда Ирнан и Тульер присоединились к ним, — с каким удовольствием я это сделал.
Ирнан буркнул:
— Мы догадываемся. Почему ты так задержался?
Блэз улыбнулся всем троим:
— Что? И помешать великому мгновению Маффура? Я хотел услышать его речь.
— Я вам ее перескажу на обратном пути, — кисло пообещал Маффур. — Со всеми обращениями «ваша милость».
— Пощади, — коротко ответил Ирнан. Он нагнулся и без усилий взвалил на плечо тело маленького трубадура.
Все еще улыбаясь, Блэз на этот раз пошел вперед, не говоря ни слова, к южному концу сада, прочь от огней святилища и стен и куполов храмов, а затем, описав из осторожности круг, назад под покров леса. Если таковы кораны мелкого барона, думал он про себя, если они такие хладнокровные и ловкие — за одним-единственным ярким исключением, — то, когда они вернутся обратно, ему придется провести серьезную переоценку мужчин этой страны, несмотря на ее трубадуров и жонглеров и на то, что ими правит женщина.
Одно-единственное яркое исключение переживало самую скверную ночь в своей жизни, в этом не было ни малейшего сомнения.
Во-первых, слышались всякие звуки. Даже на опушке звуки ночного леса проникали в настороженные уши Люта, порождая волны паники, сменяющие друг друга бесконечной чередой.
Во-вторых, Ванн. Те есть не сам Ванн, а его отсутствие, так как второй коран, которому было поручено стоять на страже, все время самовольно покидал Люта, назначенного ему в напарники, и спускался по веревке, чтобы взглянуть на жреца и жрицу в лодке. Потом он ушел в лес послушать, не возвращаются ли их товарищи или не случилось ли чего другого, менее приятного. При каждой такой отлучке Лют оставался один на долгие минуты и вынужден был вести борьбу со звуками и неверными качающимися тенями на плато или на опушке леса, и некому было его подбодрить.
Правда в том, сказал себе Лют — и он поклялся бы в этом в любом храме богини, — что он вовсе не трус, хотя понимал, что все будут считать его трусом с этой ночи. Но он им не был: посадите его на утес над замком Бауд в грозу, и пусть воры убегают по склонам с овцами барона, и Лют яростно бросится в погоню, уверенно и ловко пробираясь между камней, и отлично будет орудовать луком или мечом, когда догонит бандитов. Он так и сделал, он сделал это прошлым летом вместе с Жирессом и Ирнаном. Он убил в ту ночь человека из лука в темноте, и именно он вывел двух остальных вниз по предательским склонам в безопасное место вместе с отарой.
Только они, наверное, этого не помнят и не подумают рассказать об этом остальным после сегодняшней ночи. Если кто-нибудь из них останется в живых. Если они покинут этот остров. Если они…
Что это было?
Лют резко обернулся, сердце его запрыгало, словно челнок под ударом поперечной волны, и он увидел Ванна, который возвращался на плато после очередного обхода в лесу. Второй коран бросил на него любопытный взгляд, но ничего не сказал. Лют знал, что они не должны разговаривать. И их вынужденное молчание почти так же сильно действовало ему на нервы, как и звуки ночного леса.
Потому что это были не просто звуки, и это была не просто ночь. То были звуки острова Риан, священного острова, а они находились здесь без должного посвящения, не имея на то никакого права — только выслушав пьяного экс-жреца, нечленораздельно бормотавшего слова обряда, — и они совершили насилие над двумя истинными слугами богини еще до того, как высадились на берег.
Просто проблема Люта заключалась в том, что он верил в могущество богини, верил истово. Если это можно действительно назвать проблемой. У него была набожная, суеверная бабка, которая поклонялась и Риан, и Коранносу, а заодно и всевозможным духам домашнего очага и времен года. Ее познаний в магии и народных заклинаниях хватило, чтобы превратить внука, которого она вырастила, в беспомощную жертву ужаса именно в таком месте, где они сейчас оказались. Если бы он не так старался сохранить лицо перед другими коранами, перед своим бароном и перед этим здоровенным, ловким, мрачным и насмешливым наемником с севера, которого Маллин нанял командовать ими и обучать их, Лют, несомненно, нашел бы способ отвертеться от этого похода, когда его выбрали в число участников.
![Алексей Рюриков - 10 июня 1941 года [СИ]](/uploads/posts/books/no-image.jpg)
