Андрей Попов - Кукольный загробный мир
Мраморная экспонента промелькнула справа, кошастый с изумленно поднятым хвостом — слева. Он несся по поляне, ориентируясь на далеко мерцающее пламя Желтой свечи. Зелень травы назойливо мельтешила в глазах, кто-то пару раз его окликнул, но у того даже не было желания оборачиваться.
Вот покинут монументальный Восемнадцатиугольник. Вот уже обогнуто озеро, вальяжно распластавшее во все стороны свои дремлющие берега. Вот наконец эта проклятая лачуга! Попытка ворваться налету не увенчалась успехом: дверь оказалась запертой изнутри.
— А ну, открывай!
— Не, не открою, — как из глубокой норы донесся приглушенный глас алхимика.
— Гимземин, проклятый враг, открывай немедленно!
— Не, не открою.
Исмирал заколотил по доскам так, что колеблющаяся конструкция хибары чуть не достигла состояния резонанса. Еще немного и разгневанное «бах! бах! бах» повредило б чей-то слух, а дверь вышибло бы куда-нибудь за пределы Сингулярности. Гимземин снизошел наконец к гостю и открыл крючок, лишь чудом еще не слетевший с петли. Первым наружу появился его длинный нос.
— Сходи с ума где-нибудь в другом месте, договорились?
— Ты что мне посоветовал подлить в топливо?! Отвечай! — Исмирал, не дожидаясь любезного приглашения, сам разрешил себе войти и принялся нервно расхаживать туда-сюда. Бесконечные колбы кривлялись помещенными в них растворами, передразнивали падающие лучи света, словно так и просились, чтобы их всех разбили о ближайшую стенку.
Алхимик опустил нижнюю челюсть. Его знаменитый взгляд с перекошенными бровями впервые выражал не бутафорское, а подлинное изумление:
— Я?! Тебе?! Посоветовал?! — несколькими неряшливыми движениями он вытер влажные руки о свой хитон, болотно-грязевой цвет которого стал еще чуточку грязнее. — Да я тебе дал первую попавшуюся на глаза эмульсию, лишь бы ты от меня отвязался! Кто, скажи на милость, целыми неделями клянчил у меня «нечто этакое, придающее энергию воде»? Кто задавал глупые вопросы и мешал работать? Вот я и сунул тебе голубую эльминтацию, лишь бы ты сгинул с глаз моих! И кстати, я не обманул. Она действительно дает воде энергию, повышая ее температуру на целых одиннадцать градусов.
Исмирал присел на ближайший стул, который пару раз недовольно скрипнул и умолк. Уже спокойным и явно подавленным голосом он произнес:
— Она опять разлетелась на части. Еще раньше, чем прежняя.
— А ты на что рассчитывал? Сколько раз я тебе твердил: никогда не долетишь ты ни до каких звезд! — черные зрачки алхимика, казалось, расширились от негодования. Теперь уже он дал волю ответным эмоциям и принялся кричать: — Закон гравитации гласит: всякое тело, подброшенное вверх неизбежно возвращается на землю! Не я его выдумал, мир так устроен! Уж если ты действительно считаешь себя великим конструктором, то отконструируй прежде всего свои мозги, чтобы правильно соображали! Гайки туда какие-нибудь заверни, что ли…
Гимземин подошел к двери посмотреть, не сломаны ли ее петли. Грохот от его деревянных башмаков просто бил Исмиралу по нервам. У него что, нормальной обуви нет?
— Притяжение с высотой ослабевает, это ясно показывают мои приборы. И если…
— Я не могу это слушать!! — алхимик почти рявкнул на незваного гостя. — Мой дворец не потерпит, чтобы здесь произносились всякие ереси!
— Дворец?! — Исмирал, едва сдерживая смех, окинул взглядом полусгнившие бревна хибары.
— Как хочу, так и называю свое жилье! Не твое дело! А теперь прояви вежливость, инверсируй свое тело из этого места!
— Чего-чего?
— Дверь с внешней стороны умудрись как-нибудь закрыть!
Изобретатель молча ушел. Понурый и окончательно раздавленный. А Гимземин, уперев оба кулака в край стола, потряс патлатой головой и подумал: «ну вот, зря накричал, его ведь тоже можно понять». Алхимик не был злодеем по своей природе. Вспыльчивый — это да, никто не спорит. Он порой ненавидел свою излишнюю раздражительность, часто после скандалов и агрессивной словесности его посещало раскаяние. Но он практически никогда ни перед кем не извинялся. Гораздо удобней было придумать себе оправдание, как, впрочем, случилось и сейчас.
— Ведь он первый на меня наорал! И вообще, я что ли пришел к нему ссориться? — сказав это вслух, Гимземин взболтнул пробирку с сиреневой жидкостью. — Так, так. Мне же еще нужно проверить реакцию марианелы широколистой с разными кислотами…
* * *Тлеющий час был последним перед наступлением ночи, куклы постепенно готовили себя ко сну, болтали ни о том ни о сем, все более впадая в апатию. Свечи, впрочем, также ярко горели по четырем сторонам горизонта, и лишь когда первая из них (Фиолетовая) гасла, весь восток покрывался мраком, а далее на поднебесье ступенчато надвигалась темнота. После гашения какой-либо свечи некоторое время еще можно было наблюдать легкий дымок, поднимающийся от ее обожженного чуть заметного фитиля. Затем приходила тревожная ночь, воруя краски жизни, и на горизонтах взгляд уже ничего не различал.
Ханниол долго ворочался в постели, заставляя себя уснуть, но ум настырно бодрствовал, крутя вереницу образов перед мысленным взором. Воспоминания об Астемиде как будто липли к черепу, он гнал их прочь, но они вновь и вновь возвращались. То появится ее длинная коса, то лукавый взгляд и этот игриво вздернутый кончик носа, то ее голос с какой-нибудь язвительной репликой типа: «хочешь звезду с неба? да захотись!»
Ханниол поднялся, откинул в сторону одеяло и долго тер так и не изведавшие сна глаза. Потом зажег масляный светильник. Обстановка внутри его хижины была скромной: круглый стол с несколькими расставленными по краям табуретками мог вместить троих, максимум — четверых, маленькая печка для разогревания чая топилась простыми щепками, на книжной полке уже давно не стояло никаких книг. Чернильники сделали свою черную работу, а те книги и свитки, что уцелели, все хранились у Авилекса. Впрочем, на полке уютно пристроился маленький будильник со вздутыми стрелками, который вечно отставал. Фалиил как-то предположил, что на этой подозрительной полке есть некая аномальная зона, в которой время течет медленнее. Но Хан прекрасно знал — тут дело в стершихся шестеренках. Он почти каждое утро был вынужден заново подводить стрелки, настраивая их на момент зажжения последней свечи.
Самым роскошным элементом интерьера являлся, пожалуй, диван с криво расставленными ножками-лапами и обтянутый богатой гипюровой тканью. На стене, кстати, висел самый большой из всех имеющихся осколков зеркала, формой он напоминал искривленный треугольник. Ханниол даже не использовал его в качестве зеркала, он повесил его так, чтобы отражать шедшие через окно лучи дневного света, и чтобы в хижине становилось еще светлее. Сейчас зеркало создавало лишь пугливого двойника горящего светильника.
