Александр Тюрин - Тринадцать уколов
Через десять минут плавсредство, нареченное «Стерегущий», было спущено на воду. Уотсон сидел на веслах, а Холмс, включив фонарь, выискивал что-то на потолке.
– Вот она, труба, по которой всасывается вода наверх.
– Вы, что, поползете внутри нее?
– Фигушки, Уотсон. Не внутри, а по ней, с помощью «кошек». Рядом с трубой на потолке маленький люк. Надеюсь застать нашего отравителя врасплох.
Холмс, нацепив «когти», элегантно вскарабкался по трубе и исчез в люке. Через пять минут сверху донеслись слабые шумы какой-то возни, а немного спустя из отверстия заулыбалось лицо сыщика.
– Знаете, Уотсон, мы довольно удачно пообщались с новым начальником водонапорной станции. Он полностью раскаялся, жаль только, что не успел об этом сказать.
– Замрите, Холмс. Мне послышалось… какой-то всплеск. Будто кто нырнул в резервуар со стороны водовода… Холмс, ОНО уже под лодкой, я чувствую задницей, как ОНО скребется.
Уотсон хотел уточнить свои ощущения, но тут от резкого толчка лодка перевернулась, и джентльмен отправился под воду. В ответ на неожиданность Холмс вытащил револьвер и пытался что-то разглядеть в бурлящей воде. Вдруг лицо Уотсона показалось снова и было похоже на морду моржа, но тут же нырнуло. Вместо него фонарь высветил бледно-зеленоватую личину трупа. Живого трупа – товарища Пантелея.
Теперь мертвец полностью контролировал ситуацию, держась на поверхности озерка как завзятый ватерполист. При этом, то доставал из-под воды голову Уотсона с выпученными глазами, то снова ее окунал.
– Ваши условия? – окликнул монстра Холмс, стараясь не удивляться – поскольку факт налицо, надо с ним работать.
Странный покойник, пользуясь хорошей акустикой, гулко хохотнул и забубнил грубым не слишком членораздельным голосом.
– Ты думал, что избавился от меня, буржуй. Как бы не так. Если хочешь, чтоб эта жирная скотина продолжала жрать и бздеть, отдай ампулы, которые ты прихватил наверху. Не вздумай швырять, еще не хватало мне нырять за ними. Спускайся вниз, причем по-быстрому, меня ждут.
– На свидание что ли торопитесь? Красивые, наверное, у вас подружки. Сейчас я прибуду, но сначала положите этого джентльмена в лодку.
Неупокойник снова достал бедную голову Уотсона, шарахнул по ней на всякий случай кулаком и кинул обмякшее тело в плавсредство. Холмс стал спускаться, стараясь, чтоб между ним и ожившим товарищем Пантелеем оставалась труба. Наконец, его голова оказалась на одном уровне с зеленоватой башкой злого мертвеца.
– Тебя, может, пощекотать для живости? – предложил торопливый товарищ Пантелей.
– Щекотать бесполезно, лучше подержите меня за левую руку, чтоб я мог правую сунуть в карман.
– Не беспокойся, – мертвец вцепился в Холмса, однако и сыщик использовал левую ладонь, чтобы ухватить товарища Пантелея за правое ледяное запястье. После чего защелкнул одно кольцо наручников на левой свободной руке беспокойника.
– Я сейчас растерзаю твое буржуазное мясо, – пообещал мертвец.
– Не нервничайте, наверное, и вам это вредно. Тем более, что растерзать вряд ли получится. Второе кольцо наручников замаскировано под мою ладонь, ту самую, которая сжимает вашу правую руку и является фальшивой. Таким образом, благодаря моей уловке вы прикованы к трубе. А я нет. – В доказательство Холмс свободно отплыл от трубы и спокойно забрался в «Стерегущего», где раскинулся отключившийся от событий Уотсон.
– Ты зря радуешься, буржуй. Труба эта не доходит до дна, я сейчас нырну и освобожусь, а потом утоплю и тебя, и жирнягу, – пригрозил мертвец.
– Нырнуть-то вы нырнете, товарищ загадка природы, а вот выныривать будет некуда. – Холмс резко погреб к отверстию резервуара, а потом сорвал чеку с противотанковой гранаты и уронил этот предмет в воду. Едва сыщик выбрался сам и вытащил бестолковое тело Уотсона, как в подземной емкости рвануло. Горячий бурун, вырвавшись наружу, швырнул обоих джентльменов на десять ярдов вдоль водовода…
Уотсон очнулся уже в машине и первым делом увидел мокрое, но довольное лицо Холмса. И, несмотря на головную боль, поинтересовался:
– Что это было? Почему товарищ Пантелей ожил? Разве покойники движутся?
– Практически нет. Так, иногда пробегутся немного, – успокоил компаньон. – Вовсе не ожил товарищ Пантелей. Просто сохранившая в нем костно-мышечная система получила извне мощный импульс, который как-то был преобразован в энергию химических связей. Что собственно и привело мышечные волокна в столь непонравившиеся нам движение.
– Но откуда «извне», Холмс?
– Видно Володька работал не только с магнитной аурой, создаваемой электрохимическими реакциями мозга, но и с некой «жизненностью».
– Душой?
– Дружище, я не стал бы называть это величавым словом «душа». Просто стоячая тонкоэнергетическая волна, которая отвечает за развитие мозга и взаимодействие его частей. Трупу она, конечно, не нужна, поэтому, приобретя самостоятельность, группируется с другими подобными структурами. Не исключено, что именно из этого сложения волн и получается пресловутый темный астрал, известный по сочинениям господ теософов и способный на многие гадости…»
На удивление и в галлюцинации водка осталась водкой. А портвейн портвейном. Дамочка же подсела ко мне поближе, открыв глубины выреза на своем платье. Я же простер свою руку в ее сторону вдоль спинки дивана. Потом мы выпили на брудер(швестер)шафт. Я затянул это дело и вдруг почувствовал – пора активничать, имею же право воспользоваться своим личным миражом. Пока я обрабатывал художницу Любу руками, она меня даже поощряла изгибами и прочими страстными телодвижениями. Потом, правда, оказала формальное, я бы даже сказал, подбадривающее сопротивление. Это, когда ей снимали «налет культуры», то есть одежку. Разок даже попробовала улизнуть в шутку.
Однако далеко дамочка не отбежала. Усевшись на мне сверху, вовсе уже не сопротивлялась, а стала прилежно трудиться, как крестьянка на строгом барине. И, кстати, проявила немало трудолюбия. Потом она слезла и пошла в ванну, я же в своем видении еще ухитрился вздремнуть.
До той поры, пока меня не пнули тапком с острым носком. Хоть и видение, а ощущения неприятные. Еще мешали насморк в носу и першение в горле, живот побаливал и в сортир хотелось… Это в галлюцинации не должно присутствовать. Или получается кошмарнавтика какая-то. А художница стоит передо мной почему-то с очень злобным выражением лица. Хорек по сравнению с ней просто дирижер Спиваков.
– Любаша, солнышко…
– Заткнись, – шипит она почище гюрзы. – Тебе, сволочь, слова не давали.
– Милая, – пытаюсь успокоить ее вкрадчивым голосом, – какая ж из меня сволочь? Ведь ты сама пошла на половое сотрудничество.
