Максим Далин - Моя Святая Земля
— Яйца твой дар не воспринимает как куски трупов? — улыбнулся Кирилл.
— Нет. Ты же и сам чувствуешь.
Да. Кирилл чувствовал. Более того, он чувствовал, как в нём самом просыпается нечто, давно дремавшее в глубине, как и язык чужого мира, на котором он непринуждённо болтал. Речь становилась всё более осознанной: Кирилл уже понимал, когда вставляет в инобытийную речь русские словечки — как понял, что Сэдрик не может знать слова "вегетарианец".
Ощущение безумия прошло. Появилось ощущение резкой перемены. Сэдрик пришёл — и перевернул все представления, воспитанные в Кирилле здесь, в круге благополучия.
"Звать меня отсюда домой неловко и жестоко, — думал Кирилл. — Но — пора меня отсюда позвать, пора мне уже начать делать то, что я должен! Пока я ещё не задохнулся во всеобщем обожании, доставив радость паре десятков друзей и родственников… — и тут чудовищная мысль отозвалась болью в сердце. — Эта радость Даши, бабушки, физички, папино крайнее финансовое везение, мамина свежесть и юность — всё это должно принадлежать целой стране! Моя родня тут плавает в благополучии, как в сиропе, изнывает от благополучия, все вокруг тянутся в этот круг благополучия, слизывают это сладкое, получают плюшки, не прилагая усилий, как и я сам… А что же происходит там?"
Кирилл даже мысленно ещё не посмел назвать это "там" словом "дома".
Сэдрик ел, пользуясь вилкой, без тени голодной жадности, с каким-то даже намёком на изысканность. Это было совсем уж инопланетно и странным образом не вязалось с его внешностью. Кирилл поймал себя на мысли, что совсем не ждал от него изысканных манер — вроде бы, для человека, который только что выглядел, как бомж, было бы естественнее залезть единственной пятернёй в тарелку.
— А ты аристократ, Сэдрик? — спросил Кирилл, чувствуя себя довольно глупо. Ну, а почему бы королю в изгнании и не задать подданному такой вопрос?
— Нет, государь, — отозвался Сэдрик, и Кириллу померещилось забавное самодовольство в его тоне. — Я — урождённый плебей. Сирота, как и ты, круглый, только ты и мать и отца потерял в тот день, когда родился, а моя родная мать пожила ещё полгода… И мне бы тоже помереть с ней вместе, но проклятая кровь — она заставляет когтями за жизнь держаться, даже несмышлёную мелюзгу.
— Тебя воспитывали чужие люди? — спросил Кирилл сочувственно, договорив про себя: "Как меня?"
— Ха! Люди… Ну что ты, король… какие же люди проклятую тварь в дом возьмут! Да если бы люди меня нашли — придушили бы подушкой, и истории моей конец. Нет, подружка отца, старого пса, позаботилась, неумершая тётка.
— Как это — "неумершая"? В смысле… и мы ведь пока не умерли.
— Мы пока не умерли, а она — неумершая. Вампир.
Кирилл еле сдержал смешок:
— Кто?!
Сэдрик вскинул на него удивлённый взгляд:
— Вампир. Проводник Предопределённости. Ты не знаешь?
Кирилл тут же подумал, что дурацкие книжки про влюблённых в школьниц двухтысячелетних кровососов не имеют никакого отношения к этой странной истории. В мире, откуда родом Кирилл и откуда пришёл Сэдрик, живут… как там? существуют — вампиры? Не такие вампиры, как в модных фильмах, насколько можно судить.
— Приёмная матушка, — продолжал Сэдрик. — Неважный, прямо скажу, присмотр за человеческим детёнышем, но другого-то не было… Вот она — да, она аристократка была при жизни. Своих-то детей не было — вот и возилась с проклятым младенцем, — неожиданно Кирилл услышал в его голосе нотки настоящей нежности. — Я лет до семи жил по ночам, что ты хочешь… Читать-писать научила, манерам — тоже пыталась. И контролировать Дар. Можно воды? Ну так вот. Учила меня управляться с Даром — вампиры обычно в этом смыслят хорошо. Я в семь лет был приличный некромант, — закончил Сэдрик и улыбнулся, почти весело.
— Некромант? — в сознании Кирилла всё вдруг встало на места — включая содрогающийся бифштекс.
— Ну, Дар-то… У нас с тобой, государь — с Даром всё хорошо. Только с разных сторон. За тебя два родных и любящих человека жизнь отдали — мать твоя, государыня Амалия, и её барон, побратим твоего отца-короля. Такое дело белому очень способствует. Светишься ты, как маяк — все бабочки на тебя летят, я так думаю… А за меня мой папаша, старый пёс, чужую душу аду продал, свою погубил. Тоже, знаешь, не гнилая кочерыжка.
Кирилл изо всех сил пытался не дать уму зайти за разум — но слушать было тяжело, вникать — ещё тяжелее, а воспринимать всерьёз — почти невозможно. Мешало начать играть в дешёвый фэнтезийный роман только отчётливое понимание, физическое, телесное понимание того факта, что его собственный, так сказать, Дар — то, что Сэдрик назвал "благословением" или "благодатью", как и сам Кирилл бессознательно называл про себя — истинная правда, ощутимая, доказуемая реальность.
Да и то…
— Погоди, Сэдрик… Вот ты говоришь, что я — король.
— Точно, государь. Тебя Творец благословил. На крови твоих родных, на любви там, на самопожертвовании — что Небесам особенно мило. Истинный король, всё верно.
— Допустим. Но ведь кто-то же правит той страной, откуда ты сюда прибыл?
Сэдрик положил вилку.
— Ага, — сказал он. — Это самое интересное. Я говорил, что мы с тобой родились в одну ночь? Так вот, не мы одни. Есть ещё один хрен, который родился в ту же самую ночь, только ближе к утру. Родился аккурат после того, как моему папаше проломили башку — тебя тогда на Святой Земле уже не было, потому оно всё и вышло, как вышло — и связан с тобой и со мной этот человек десятком мёртвых узлов.
— Сэдрик! — взмолился Кирилл. — Я не понимаю!
— А что тут понимать? На троне — твой кузен, Эральд. Алвин. Как это называется? Узурпатор. Тот самый хрен, чью душу мой папаша, придурок, по приказу твоего дяди-принца, который тоже придурок изрядный, продал Тем Силам. За корону, за власть, за все возможности. И на следующий день его благословило… что-то. В осквернённом храме. Вот эта тварь, без души, благословлённая адом, как он есть, сейчас в твоей стране на твоём троне и сидит. Как тебе?
— Жесть, — сказал потрясённый Кирилл. — И что? Что я должен делать?
— А я знаю, что ли? — удивился Сэдрик. — Понятия не имею. Это ты — благой государь, а не я. Тебе виднее.
Мне виднее, подумал Кирилл. Прелесть Сэдрик. Какого высокого мнения он о своём короле…
* * *Сэдрик сидел на корточках у кровати Эральда и смотрел, как король спит.
В комнате не было темно: на окнах здесь не делали ставен, а шторы из мягкой ткани Эральд не задвигал. И Сэдрик, видящий, как кошка, даже в глубокой темноте, рассматривал лицо своего короля — а тот не чувствовал взгляда и не просыпался.
