Марк Даниэль Лахлан - Хранитель волков
Голос был детский, высокий и пискливый, но отчетливо слышный.
Аудун не хотел смотреть, но знал, что придется. Если пришла сама королева ведьм, она должна увидеть его. Он подтащил поближе впавшего в бесчувствие разбойника, готовясь швырнуть его ведьме.
Чуть ниже, на фоне скалы, он увидел молодую женщину. Она стояла согнувшись, как будто пытаясь укрыться от дождя. В руках у нее что-то было. Младенец! Аудун обернулся к Саитаде. Нет, оба ее сына при ней.
Женщина внизу отошла от скалы и положила ребенка на землю. Сняла с него пеленки, оставляя без всякой защиты перед стихиями. После чего поспешно скрылась в темноте.
Аудун не двинулся с места. У ведьм в запасе множество уловок, и он не позволит себя провести.
Он наблюдал, как умирает ребенок. Спустя некоторое время младенец перестал шевелиться, а в следующий миг просто исчез. Значит, это магия. Аудун взялся за меч.
Затем дождь прекратился, сменившись прекрасным летним вечером. Появилась та самая женщина, которая бросила ребенка, но на этот раз она была в праздничном крестьянском платье, как будто собиралась на танцы. Мимо прошел мужчина, тоже одетый по-праздничному, он поцеловал девушке руку и вроде бы попросил не опаздывать. Аудун узнал историю о незамужней девушке, которая убила своего ребенка, вместо того чтобы воспитать его. Чем там все закончилось? Конунг не помнил.
Девушка улыбнулась и уселась на стул, появившийся невесть откуда. Она принялась расчесывать волосы. Покончив с этим делом, она поднялась. Аудун вспомнил, что по сюжету девушка сначала зашла в сарай, чтобы проведать свиней, а уже потом отправилась на танцы. Она заглянула в кормушку для свиней, где лежало что-то холодное и синее. Младенец. И Аудун знал, что он мертв. Девушка подняла мертвого младенца, держа перед собой, и он задвигался, взбрыкивая ногами, словно в какой-то чудовищной джиге. В следующий миг зазвучала песенка, как будто кто-то запел прямо в голове у конунга:
Мать в сарае,
Мать в сарае,
Приоденься для парней,
Дам тебе свою пеленку,
Попляши-ка прямо в ней!
Пока нелепая песенка терзала его разум, конунг видел перед собой только лицо Варрина — распухшее белое лицо утопленника. Что он наделал? Что же он наделал?! Снова начался дождь, сильный и прямой, потому что не было ни ветерка.
Вдруг наступила ночь, непроницаемо-черная, и девушка с бледным безумным лицом, прижимавшая к себе мертвого младенца, оказалась рядом с Аудуном. Конунг даже вскрикнул от неожиданности, хотя и не забыл толкнуть в объятия ведьмы полуживого разбойника. Тело раненого как будто поглотила ночная тьма. Конунг понял, что перед ним не королева ведьм. Она бы его узнала. Просто одна из ведьм, охраняющих гору, приняла его за очередного мародера. Хуже того, это одна из самых жутких сестер, ее разум пропитан магией, она сама уже наполовину демон, который питается видениями и безумием других и может убить человека, даже не заметив его присутствия.
— Гулльвейг, Гулльвейг! — прокричал Аудун во всю мощь своих легких. — Помоги нам, госпожа!
Конунг выхватил Лунный клинок, высматривая очередную опасность. Свет был какой-то неровный: то кромешная тьма, то блеклые сумерки, пропитанные дождем. Ему хотелось понять, где Саитада, чтобы отдать ее ведьмам, однако женщины нигде не было видно.
— Волк Аудун, — проговорил детский голосок у него в голове, — самый могучий воин Мидгарда, неужели никто не сможет одолеть тебя в бою?
— Гулльвейг! Гулльвейг! — кричал Аудун, надеясь, что королева ведьм услышит его.
Отвечать голосу нельзя, это он знал. Нельзя поддаваться наваждению, принимать навязанную роль, чтобы затем не сгинуть.
Я знаю того, кто тебя победит,
Знаю того, кто тебя поразит.
Если бойца моего ты побьешь,
Тогда, Белый Волк, дальше пройдешь!
Никто из смертных не сможет выстоять против него. И конунг сделал то, чего твердо решил не делать, — ответил голосу:
— Давай сюда своего бойца!
За завесой дождя что-то засияло, и тьма обрела очертания человека. Аудуну показалось, что ведьма недооценила его. Выставленному против него воину было уже под сорок, у него были длинные седые волосы и косматая борода. Казалось, что годы и заботы пригибают его к земле, зато в руке он держал оружие, сверкающее ледяным пламенем. Меч — изогнутый, тонкий, зловещий. Он сверкал даже среди сумрака и дождя. Аудун узнал этот меч в тот же миг, когда узнал своего противника. Это же Лунный клинок! А противник — он сам!
В тот миг, когда он понял это, произошло нечто странное. Аудун обнаружил, что стоит спиной к скале, глядя на то, как движется к этой самой скале. Он стал двумя воинами одновременно, смотрел на мир двумя парами глаз. Он видел перед собой седого бойца, за спиной которого стоит женщина с двумя младенцами, и в то же время видел такого же седого бойца, надвигающегося на него со стороны скалы, и слышал писк обоих младенцев. Аудун не знал, который из воинов он сам, и в то же время был обоими.
Человек, привычный к размышлениям, стал бы соображать, что делать дальше, однако Аудун, оба Аудуна были приучены действовать без промедлений. Конунги сошлись и вступили в поединок. То была безнадежная битва — оба они предугадывали движения друг друга, каждый предчувствовал следующий выпад, пригибался или отступал, так что меч противника только разрезал воздух. Если бы и позиции были одинаковы, они могли бы сражаться до скончания времен. Однако позиции были разными. Когда поднимаешься по склону, то двигаешься и делаешь выпады иначе, чем когда идешь на противника сверху вниз. Пусть Аудун интуитивно знал, что другой Аудун сделает три ложных выпада, а затем ударит по ногам, но он никак не мог знать, что из-за камней одна его нога окажется выше другой, он понятия не имел, как лучше распределить вес, — перенести на правую ногу, на левую или найти середину. Он не знал, когда дождь зальет ему глаза и когда его противник проморгается. К тому же приходится совершать одни движения, когда перед тобой сплошная темнота, и совсем другие, когда твой противник дерется на фоне мельтешащих деревьев. Люди, повернувшись лицом к югу, смотрят вовсе не так, как смотрят, повернувшись лицом к северу, — мы непостоянны и зависим от обстоятельств. Поэтому конунг все-таки ранил себя — меч чиркнул его по боку.
Аудун был доволен тем, что первый пустил противнику кровь, и в то же время встревожился, получив рану. Однако в следующий миг тот конунг, который нанес удар, ощутил в боку что-то странное. У него появилась точно такая же рана, какую он нанес. Но конунг не мог остановиться, не мог отступить, он не мог даже помыслить об этом. Поэтому нанес новый удар, а за ним еще, и оба конунга оказались ранены в предплечье. Потом в ухо, потом в кисть руки. Было неясно, кто наносит удары, а кто получает, однако Аудун продолжал биться, поскольку это был единственный выход для человека, с малолетства уверовавшего, что только меч способен разрешить любые трудности.
