Эндрю Николл - Добрый мэр
Наконец, Барни как бы между прочим взмахнул свой сложенной газетой, письмо упало на пол, и он наступил на него ногой. «Чистит он когда-нибудь свои ботинки или нет?» — подумал Тибо, складывая все назад в бумажник.
— Извини, зря побеспокоил. Когда отыщу, покажу.
— Что вы, никакого беспокойства, господин мэр!
В противоположной стене открылась дверь, и в зал вошел одетый в черное секретарь суда. Кивнув Тибо, он сказал:
— Господин мэр, займите свое место. Заседание скоро начнется.
Тибо кивнул в ответ.
— Извини, Барни, мне пора. Ничего не поделаешь. Но я тебя еще разыщу по тому делу.
Ровно в десять тридцать Тибо занял свое место на возвышении, взглянул в сторону опустевшей ложи прессы и улыбнулся.
К одиннадцати часам он уже успел разобраться с двумя делами. Одно касалось старого пьянчуги, проведшего ночь за решеткой, а другое — докера, который под утро пришел домой с попойки и врезал своей жене, когда та поинтересовалась, где его зарплата. С пьянчугой все было понятно. Помочь ему было нельзя. Денег на штраф у него не было — каждую монетку, брошенную в его шляпу, когда он играл на одышливом аккордеоне на продуваемых всеми ветрами перекрестках, он тратил на самую дешевую водку, какую только можно было найти. Каждый день его видели на старом кладбище — он сидел на скамейке под раскидистым падубом и сосал свое пойло прямо из горлышка. Никто его не трогал, и это его вполне устраивало. Однажды зимой его найдут замерзшим на саване из жестких бурых листьев, и никто не будет о нем скорбеть. Однако накануне вечером один молодой ретивый констебль обнаружил его спящим в обнимку с бутылкой, завернутой в сиреневую бумагу, и решил исполнить свои служебные обязанности.
— Стало быть, вы провели ночь в камере? — спросил Тибо голосом, которым обычно говорят с пожилыми глуховатыми тетушками.
— Та, хаспатин мэр! — Голосовые связки старого пьянчуги были обожжены регулярной рвотой.
— Думаю, это лучше, чем спать на кладбище, а?
— Та, хаспатин мэр! Што и ховорить!
— Завтрак тебе дали приличный?
— Та, хаспатин мэр! Только я ехо не шъел. Не ошень хателошь.
— Представляю. Ну хорошо. Слушайте. Вот какое решение я принял. Проведенное в камере время засчитывается вам за наказание, а сейчас можете быть свободны. Но не попадайте сюда больше, иначе вас ждут суровые последствия. Понятно?
— Та, хаспатин мэр!
— Всё, можете идти.
Старик встал со скамьи подсудимых и поковылял прочь. Толпа у дверей расступилась, отшатнулась от него и от зловония его толстого твидового пальто, пропитанного грязью годами не мытого тела. Со своего возвышения у противоположной стены Тибо читал на их лицах те самые чувства, которые сам испытывал к ним. Как бы низко они ни пали, они могли презирать кого-то, кто был еще ниже. А есть ли кто-нибудь, кто презирает его самого, Тибо Кровича?
— Следующий! — прокричал секретарь. — Питр Стоки!
К скамье подсудимых развязной походкой прошел низенький человек. Было в нем что-то пренебрежительно-высокомерное — сразу видно, стреляный воробей. Заносчивый и грубый тип. Стоки уселся на скамью подсудимых и стал посматривать по сторонам с вызовом во взгляде, время от времени шмыгая носом и почесывая кривоватым пальцем переносицу.
Тибо наклонился вперед.
— Господин Стоки, вы обвиняетесь в избиении своей жены. Признаете ли вы себя виновным?
В этот момент со своего места поднялся Емко Гильом, самый толстый адвокат во всем Доте. Тибо показалось, что он услышал, как заскрипели его колени. Обширное чрево Гильома колыхалось, словно громадное желе, рубашка между пуговицами расходилась, и Тибо поймал себя на том, что пытается разглядеть адвокатский пупок — словно фермер из глубинки, приехавший на ярмарку и подглядывающий за представлением сквозь дырку в шатре.
— Я представляю интересы господина Стоки, — сказал Гильом. В голосе его слышались странные хрипы и присвисты, словно в органную трубу залили топленый жир. — Господин Стоки не признает себя виновным.
Секретарь вызвал первого свидетеля — констебля, крепко сбитого человека средних лет с респектабельными бакенбардами. Тот рассказал, что его вызвали в дом Стоки соседи, которые услышали крики и звук ломаемой мебели; упомянул о синяке под глазом госпожи Стоки и пересказал историю, которую поведала ему сама госпожа Стоки, а он слово в слово записал в записную книжку.
— Был ли господин Стоки в этот момент трезв?
— Нет, ваша честь, господин Стоки не был трезв в тот момент.
— Стало быть, господин Стоки был пьян?
— О да, господин Стоки был, несомненно, пьян.
Стоки на скамье подсудимых особенно громко шмыгнул носом и злобно воззрился на констебля, дергая плечами, словно боксер легчайшего веса перед боем. Однако на констебля это не произвело ни малейшего впечатления.
Тибо взмахнул ручкой, давая понять, что теперь может взять слово адвокат.
— Констебль, видели ли вы своими глазами, как мой подзащитный бил свою жену? — спросил Гильом.
— Боже мой, конечно, нет, господин адвокат! Судя по моему опыту, у которых вспыльчивый нрав и не получается сдержаться, то всегда получается, когда рядом констебль.
— Постарайтесь, пожалуйста, четко отвечать на заданные вам вопросы! — одернул его Тибо.
— Ничего страшного, ваша честь, вопросов у меня больше нет, — сказал Гильом и опустился на свое место — постепенно, словно приземляющийся воздушный шар. Когда он наконец уселся, кресло издало протестующий жалобный скрип.
— Остался только один свидетель, — сказал секретарь, — потерпевшая.
Тибо узнал ее. Он видел ее здесь каждую неделю. Если в суде было «все как обычно — пьяницы и избитые жены», то это как раз и была обычно избиваемая жена. Знакомая фигура — съежившаяся, блеклая, испуганная, зажатая до боли в костяшках. Одно и то же каждую неделю. Побои. Слезы. Крики. Одна и та же женщина. Снова и снова.
Добрый мэр Крович сдержал свой гнев и обратился к потерпевшей ровным и спокойным голосом:
— Должен предупредить вас, госпожа Стоки, что вы не обязаны свидетельствовать против своего мужа.
Стоки взметнул голову, пристально посмотрел на жену и яростно вытер нос. Знак был понят.
— Нет, — сказала жена Стоки, — я хочу дать показания.
И она подняла руку, дала клятву и начала рассказ.
Ее взгляд метался между Тибо и человеком на скамье подсудимых.
Нет, ее муж не был пьян. Нет, он провел вечер дома. Да, они поссорились, но виновата в этом была она сама. Ничего особенного, просто она совсем его запилила. Нет, он совершенно точно ее не бил.
Да, стул сломался, но это потому, что она неудачно на него упала. Она такая неуклюжая — вечно что-нибудь ломает. А Стоки — хороший человек и хороший муж.
