Лис Арден - Алмаз темной крови. Книга 1
— Почему она, Арколь? — спросил он на одном из тайных наречий, вряд ли знакомом девушке.
— Она не такая, как все. Посмотрите, отец мой — да осенить вас длань Вседержителя! — как смотрит ее соседка: она ищет себе хозяина, ее глаза заискивают и боятся. А эта глядит так, будто не ее покупают, а она сама выбирает, с кем пойти. Она особенная, учитель, я это вижу…
— Сын мой, вы с ней подружитесь, но не больше. Вы слишком похожи…
— Учитель! Если вы не выкупите ее сейчас же, то я… я не знаю, что сделаю! И потом, ну чем вам так не угодили марутские девицы?! Лично меня они вполне устраивают!
Аш-Шудах засмеялся и похлопал Арколя по плечу.
— Так что же у тебя с волосами, дева?
* * *— Нам пришлось их остричь, детка… и вряд ли они отрастут снова.
— Это… не… самое страшное, правда?.. — речь все еще с трудом давалась Амариллис, даже такое ничтожное усилие, как шевеление губами, отзывалось короткими, болезненными судорогами во всем теле, измученном жестокой болезнью.
— Тебе лучше помолчать, моя дорогая, — сестра Тилита осторожно убрала со вспотевшего лба девушки непослушную прядь светлых волос, — твое выздоровление только началось, и понадобятся все силы, которыми снарядила тебя природа, дабы оно успешно завершилось. Постарайся уснуть… — она укрыла Амариллис одеялом, благословила се и неслышно отошла.
Прошло несколько недель. Силы возвращались к Амариллис, и обычная прогулка по обители перестала требовать от нее мучительных усилий; теперь она могла позволить себе удовольствие хоть чуточку помогать тем, кто вернул ее к жизни: подать прищепки сестре, развешивающей белье, почистить фасоль или потолочь пряности в поварне, заправить душистым маслом кадильницы в Храме Добродетелей… Иногда Амариллис выходила за широкие, вечно распахнутые ворота монастыря, усаживалась на почерневшую и окаменевшую от времени деревянную скамейку и смотрела туда, где совсем недавно была вся ее жизнь.
…Теперь там была вода. Нижний Город (не самую плохую часть Свияра, разрезанного пополам бесноватой Каджей) словно накрыли огромным зеркалом ртутно-серого цвета. Порой Амариллис казалось, что так было всегда — только застывшая водная гладь, расшитая блестками солнечных бликов; прошлая жизнь представлялась уютным предутренним сном: дом… отец, мама, старшие братья и глупый щенок Облай, высокие потолки и светлые стены… внизу — ювелирная мастерская, где обжигает ноздри запах нагретого металла, наверху — мамино царство натертых полов, накрахмаленных скатертей и свежеиспеченных булочек. Будто и не с ней это было: заглядывание под руку отцу, вьющему морозные узоры из серебряных проволочек, шумные драки и нежнейшие примирения с братьями, пререкания с мамой по поводу плохо выглаженного белья, глупая болтовня с подружками, первый вышитый воротник — отцу в подарок…
Даже на совесть построенные дамбы не выдержали двух подряд лавин с Безымянного хребта; жаркое весеннее солнце превратило снег в воду, и она смела весь Нижний Город, как чистоплотная хозяйка аккуратно сметает крошки с обеденного стола. Амариллис спаслась чудом; почти треть суток она провела в холодной воде, вцепившись в невесть откуда взявшийся стул со старым, пропахшим дрянным супом засаленным сиденьем. Она не помнила ничего — ни как попала в воду, ни где ее родные… память сохранила только бесконечный холод, боль в мучительно скрюченных пальцах, да тошный суповой запах. Как и других немногих выживших в наводнении, ее поставили на ноги Дочери Добродетели.
— Как я понимаю, хоть и небольшой, но выбор у меня все-таки есть — или остаться здесь и принять постриг, или найти работу и положить конец этому дармоедству.
— А как понимаю я, выбор этот ты уже сделала.
— Ага… но как я буду искать эту самую работу?! Я хоть и не графская дочь, но в батрачки идти как-то не хочется. Что я умею? Первым делом — вышивать, шью тоже не худо… в доме прибираться, не так хорошо, как мама, но все ж таки… готовить… не, не люблю, жарко больно и руки вечно в каком-нибудь жире. А больше всего я люблю танцевать. Вот так.
— Не так плохо, дитя мое, — выходившая девушку сестра Тилита отхлебнула глоточек травяного чая и откинулась на спинку стула. — Но с танцами придется подождать. Срок траура еще не истек.
— Если я буду носить траур по всем правилам, то моя портниха испортит себе зрение неизбывно черным цветом, а лавка, поставляющая траурные ткани, безбожно обогатится на моих заказах, — Амариллис резко встала, отошла к окошку и остановилась спиной к собеседнице. — Я знаю, что моей семье вряд ли понравится, если я стану изображать из себя похоронную лошадь: вся в черном, а остатки волос сойдут за белый плюмажик… Фрон и Трай терпеть не могут, когда я плачу… и папа с мамой всегда говорили, что я родилась им на радость. Разве могу я их разочаровать?! Вот она я, живая… а смерть пусть подавится… — плечи ее предательски задрожали, и она замолчала.
— Знаешь, на прошлой неделе у нас в странноприимном доме остановился один мой оч-ч-чень дальний родственник. Он советник магистрата Маноры, — снова заговорила через несколько минут сестра Тилита, — и скоро выдает замуж свою единственную дочушку. Поэтому ей срочно понадобилась своя, личная горничная, умеющая хорошо шить — чтобы побыстрее управиться с приданым, и согласная ехать вместе с хозяйкой в Арзахель — она идет за какого-то тамошнего барончика, там этого добра — как грязи в распутицу. Все расходы на гардероб и дорожные издержки он берет на себя; плата тоже неплохая — пять золотых в месяц. Если подобные условия тебя устраивают, он будет ждать завтра, сразу после первой утренней трапезы… Да погоди ты обниматься, может, он тебе и не глянется…
— Если он глянулся вам — а иначе вы бы мне ни словечком о нем не обмолвились — то уж мне грех нос воротить! Спасибо вам, спасибо!… за все.
— Не за что, дитя мое. Признаться, я привязалась к тебе… может, даже больше, чем позволяет наше Правило Беспристрастия. Я буду молиться за тебя… ну, будет, будет тебе…
Советник магистрата Маноры оказался пожилым, благопристойным господином; с Амариллис он обращался вежливо, с расспросами о прошлой жизни не лез, с неприличными предложениями — тоже. Чего же еще? Его дочь, Литана — пышный, роскошный цветок, обласканный солнцем Юга — приняла новую горничную очень даже приветливо, а когда узнала о ее незаурядном даре вышивальщицы, так и вовсе отдала в ее руки весь свой гардероб, и почти каждый вечер угощала пирожными и чувствительными разговорами. Чего же еще? Манора, похожая на пестрого и крикливого попугая, сумела согреть сердце Амариллис в своих смуглых, прокаленных солнцем ладонях, безалаберные песни под бренчание гитар вытеснили из ее памяти утробные звуки булькающей под сиденьем стула воды, и море здесь было такое теплое, отрадно-зеленое… Чего же еще?
