Константин Мережковский - Рай земной или Сон в зимнюю ночь
- Но, - заметил я, - какая же это любовь? Вы говорите, что они сходятся и расходятся без всякой душевной ломки, что они не обращают даже внимания на неверности. Значит, им неизвестно и чувство ревности?
- В вашем смысле, ответил он, конечно, нет. Да и как бы она могла быть у нас. Ведь подумайте, откуда возникала ваша ревность? - я подразумеваю ревность благородную, проявляющуюся, главным образом, в отчаянии от потери любимой женщины, а не дикую, грубую, животную ревность. Судя по вашим романам, женщины у вас редко отличались выдающейся красотой тела или красотой духа, и если то или другое у них бывало, то они возводились вашими романистами в нечто необыкновенное, в героинь; когда же какой-нибудь автор позволял себе приписывать своей героине одновременно и красоту физическую и величие души, то критики спешили даже упрекнуть его в неправдоподобии, в неестественности. Поэтому когда мужчина встречал у вас женщину, обладавшую в действительности или только в воображении влюбленного какими-нибудь выдающимися физическими или душевными прелестями, и ему удавалось сблизиться с такой женщиной, то он дорожил ею, как драгоценнейшим кладом, как редкой жемчужиной, и если эта жемчужина ускользала из его рук и попадала в руки другого, то он приходил - в совершенно естественное отчаяние, доводившее его иногда до бешенства или самоубийства, ибо другой подобной женщины, по его понятиям, он не мог надеяться найти себе никогда. У нас же таких жемчужин сколько угодно, наши женщины при всем своем разнообразии все одинаково прекрасны, все одинаково милы и симпатичны, следовательно, у нас мужчине не из-за чего приходить в отчаяние, не из-за чего ревновать: если особенно ему милая женщина и покинет его, то он скоро сойдется с другой, не менее милой, и легко забудет маленькую измену. Она будет маленькой - ибо он мало при этом потеряет, а мало потеряет - ибо легко опять найдет потерянное.
- А! - воскликнул я, - вот все-таки ваша ахиллесова пята, вот где слабая сторона в жизни нового человечества. Ваши люди - дети, они и любят по-детски! Им неизвестна истинная, сильная, могучая любовь, доставлявшая столько счастья нашему человечеству. Разве то, что вы сейчас мне описали, есть настоящая любовь? Это какой-то суррогат любви!
- Суррогат? - повторил Эзрар, улыбаясь, и уже по его улыбке я увидел, что он сейчас будет прав. - Нет, нисколько. И так как вы употребили выражение из области пищевых продуктов, то и я позволю себе стать на эту же почву. Итак, скажите мне, неужели же потому, что сахар в сто раз менее сладок, чем сахарин, вы назовете сахар суррогатом, а не наоборот? Точно так же и ваша любовь, которую вы называете могучей, и которую я назову экзальтированной, неистовой, не может считаться нормальной и здоровой пищей для души. Любовь должна быть спокойным чувством, у вас же это было нечто болезненное, истеричное, соответствовавшее общей болезненности вашего нервного века, да и в значительнейшей мере такая любовь поддерживалась искусственно вашими романами. Ваши романы, благодаря их обилию и высокой талантливости писателей, положительно гипнотизировали все общество, и этого не избегала даже здоровая его часть. И потом, разве такое интенсивное чувство может долго держаться на своей высоте? оно вспыхивает сильно, как огонь от зажженной соломы, но так же скоро и потухает, оставляя после себя один только мрак и запах гари, то есть - длинный ряд горестей и разочарований. Стоит ли после этого так благоговейно относиться к подобной любви и жалеть, что у нас ее нет?
Ведь согласитесь, что любовь только тогда и нормальна, и желательна, когда она дает счастье и одно только счастье, а судя по вашим романам, она приносила вам гораздо больше горя, чем радостей. Один писатель конца XX века пересмотрел несколько сот лучших романов XIX и XX столетий и сосчитал в них все фразы, выражавшие, с одной стороны, радость и счастье, а с другой - горесть, и оказалось, что первых было только 25 процентов, тогда как вторых было 75 процентов!
- Зато, - воскликнул я, - какое это было счастье, какое бесконечное блаженство, когда две души сливались в унисон, когда упоение страсти, единство чувства и мысли - все это сливалось в один могучий аккорд! Один год, один час, один миг такого счастья - и затем приходи какое угодно горе! О, вы этого не понимаете, вы не можете этого понять!
- Нет, понимаем, - возразил Эзрар, но так могли рассуждать только бедные больные люди вашего века. Окруженные со всех сторон горестями и печалями, их не столько поражали эти последние, к которым они могли достаточно приглядеться, сколько радости. Радости встречались так редко на их жизненном пути, что как только представлялась возможность встретиться с этою редкой гостьей, они забывали все, набрасывались на нее и душили ее в своих объятиях с таким неистовым восторгом, что ... наконец, душили ее насмерть. А там, потом приходи горе, все равно от него не уйдешь.
Наши же друзья, напротив, живут в атмосфере счастья и радости, им не так нужны эти последние, как отсутствие горя. Да, это правда, теперешние люди не могут так любить, как это случалось у вас, да и то ведь не особенно часто, но это потому, во-первых, что они здоровы по натуре, со здоровыми нервами, во-вторых потому, что они не находятся под гипнозом ваших романов, в-третьих потому, что это им не нужно, ибо у них и без того много радостей, и в-четвертых, потому что мы их тщательно оберегаем от всяких тяжких разочарований и огорчений, с которыми неразлучна ваша экзальтированная любовь.
- А вы, покровители, - спросил я, - вы, взрослые, а не дети, какая же у вас любовь?
- У нас несколько иначе, хотя и наша любовь спокойна и безболезненна. Мы сходимся с раз выбранной нами женщиной обыкновенно навсегда, да при нашей жизни это иначе и быть не может. Ведь мы почти безвыходно живем среди наших друзей по двое, по трое в каждой общине; и нам всегда много дела, тем более, что мы по очереди должны еще находиться в деревне, где живут рабы, чтобы следить и за ними; вследствие этого мы редко можем отлучаться из своих мест и потому редко встречаемся с другими женщинами. И потом наши жены являются деятельными нашими помощницами, на их обязанности не менее, чем на нашей, лежит забота о правильном ходе искусственного подбора, требующего самых тщательных наблюдений и изучения каждого из наших друзей во всех малейших проявлениях их физической и психической природы, а это мыслимо только при постоянном пребывании и нас, и наших жен на одном месте. При переходе в другую общину весь запас опыта, приобретенный в прежней, терялся бы даром, на новом месте пришлось бы иметь дело с новыми людьми, и. следовательно, все начинать сызнова, а это неудобно.
- Положим, - сказал я, - что вы редко встречаетесь с женщинами вашей породы, но ведь вы постоянно вращаетесь среди друзей, вы живете окруженные целым роем самых соблазнительных красавиц, неужели вы всегда остаетесь холодны при виде их, неужели вы можете устоять против всего этого соблазна?
