Кирилл Шатилов - Торлон
Чего ему опять от меня нужно? Вот заладил: как зовут да кто такой! Уже ведь спрашивали. Лучше бы про себя рассказал. На шотландца не похож. Говорит почти как ирландец, но тех вообще без кружки эля не разберешь. А тут слова все вроде знакомые, да только звучат как какая-то бессмыслица.
Их окликнули. Граки повернулся, и у Уила появилась возможность проскользнуть мимо него на улицу. Он не преминул ею воспользоваться, но вовсе не затем, чтобы обратиться в бегство. Если ему здесь и не были рады, то во всяком случае его не сажали под замок и даже кормили. А это чего-то да стоило. Кроме того, стоя в двух шагах от хижины, Уил уже мог составить вполне отчетливое представление о том, где оказался.
У него дома это называлось «маунт-энд-бейли», то есть «холм-и-двор». Несколько домов окружали высокой изгородью и поелику возможно глубоким рвом. Внутрь ограды снаружи вела только одна дорога, проходившая через мост над рвом, и укрепленные ворота. С противоположной стороны через точно такие же ворота можно было попасть на деревянный помост, уводивший вверх, на рукотворный или естественный холм, на вершине которого располагался донжон, или главная башня, последний и основной оплот обороны для тех, кто жил в подобной крепости и подвергался осаде. Англичан искусству постройки маунт-энд-бейли научили норманны. До их прихода холм с донжоном находились внутри общей стены, и при удачном штурме укрывшиеся там люди бывали почти всегда обречены. В норманнской конструкции сам холм тоже окружал отдельный ров, а деревянный помост наверху упирался в очередные ворота. В случае вторжения в первый ярус укреплений, где находились казармы для воинов, склады и конюшни, и при попытке взять штурмом холм, защитники последнего легко разрушали помост, и задача нападавших значительно усложнялась.
Не слишком разбиравшийся в фортификационных сооружениях Уил тем не менее сразу заметил основное отличие: у него дома крепости такого рода возводились без всяких излишеств, чаще всего в открытом поле. Здесь же повсюду росли деревья, отчего создавалось впечатление, будто крепость построена прямо среди леса. Собственно, так оно и было. Кроме того, о существовании рва Уил мог только догадываться. Он видел забор из бревен в три человеческих роста с галереей по всему периметру, по которой прохаживались вооруженные люди, то и дело выглядывая наружу через маленькие окошки.
Окликнул Граки тот самый юноша, благодаря которому Уила вчера ночью накормили. Он сбегал по помосту от донжона и приветливо махал рукой. Миновав ворота, он перешел на шаг и попытался придать себе степенный вид, насколько позволяла широкая улыбка.
На нем была полотняная рубаха до колен, перехваченная на талии кожаным ремнем, и мягкая кожаная обувь, делавшая его шаги почти бесшумными. Граки что-то сказал ему, но юноша только отмахнулся и сосредоточил все внимание на Уиле.
— Ходить по заставе без кольчуги опасно, — заметил Граки. — Стрелы шеважа бьют наповал.
— Надеюсь, среди нас шеважа нет. А тех, что приблизятся к стенам на расстояние выстрела, ждет достойная встреча. Разве не так?
Локлан упреждающе поднял руку, как бы защищаясь от возражений Граки, и подошел к новому знакомцу, назвавшемуся накануне Вилом. Тот стоял с видом человека, привыкшего вести себя с достоинством, однако оказавшегося в чужой для него обстановке и потому внутренне напряженного.
— Привет, Вил! Долго же ты спишь, однако, — сказал Локлан, нарочно укорачивая слова, чтобы, как ему казалось, собеседнику было понятней. — Завтракал?
— Не, — замотал головой лысый парень. — Граки говорит, до полудня еды нету.
Бровь Локлана подозрительно поднялась. Слушавший их странную беседу Граки пожал плечами.
— Завтрак я давно раздал моим людям, а обед еще не готов. У нас осталось не так много провизии, чтобы разбазаривать ее направо и налево.
— Я думаю, что гостям не должно быть дела до твоих забот.
— За последнее время ты — мой единственный гость, — буркнул Граки.
— И тем не менее для меня у тебя всегда что-нибудь да найдется, — подмигнул ему Локлан, делая вид, будто не замечает хмурого взгляда собеседника.
Еще бы у меня не нашлось, чем угостить сына Ракли, подумал про себя Граки, а вслух произнес:
— Да, Локлан.
— Идем ко мне, — сказал юноша, дружески обнимая Вила за плечи. Вил поежился, но не отстранился. — У меня еще остался кувшин доброго старого вина. А заодно выясним, каким ветром тебя занесло в наши земли, — добавил он тише, однако Граки показалось, что он сделал ударение на слове «наши».
Граки следил, как они поднимаются по деревянному помосту к главной башне заставы, во время частых визитов служившей Локлану и домом, и крепостью, и наблюдательным постом. Будь он просто парнем, а не сыном Ракли, Локлан нравился бы Граки куда больше. Храбрый до безрассудства, добрый и справедливый, он чем-то неуловимым напоминал Граки его собственного старшего брата, Кедика. Тот возглавлял гарнизон заставы до того самого дня, когда рука предателя сняла засовы с наружных ворот, и разбуженным среди ночи защитникам пришлось сражаться с превосходящими силами шеважа прямо здесь, на своей территории. Тогда вабоны продемонстрировали чудеса мужества и выстояли, не подпустили врага к башне, где укрылись их жены и дети. Кедик храбро сражался в первых рядах и пал в неравном бою сразу с тремя шеважа. Услышав шум разгоравшейся битвы, он так поспешил, что позабыл о кольчуге, и в решительный момент это сыграло с ним злую шутку. Совсем еще молодой тогда Граки попытался помочь брату и избавить его хотя бы от одного из нападавших. Положившись на меткость своего верного лука, он выпустил подряд две стрелы с зазубренными наконечниками и оба раза промахнулся: первая лишь оцарапала рыжему дикарю небритую щеку, зато вторая впилась Кедику под лопатку, и он рухнул замертво, сопровождаемый яростными ударами двух вражеских дубинок.
Расплатой за чудовищную ошибку стала вся последующая жизнь Граки. Особенно по ночам, когда он оставался один на один с собой, неуемная совесть во всех красках рисовала перед ним страшные мгновения той кровавой бойни. Граки убеждал себя, что, если б знал об отсутствии кольчуги, стрелял бы куда осторожнее, а то и вообще не взялся бы за лук, хотя считал его своим лучшим оружием. Тем более горько было ему думать о гибели Кедика, что истинной ее причины так никто никогда и не узнал: в то время Граки пользовался стрелами, которые они с братом захватили в качестве трофеев при удачном набеге на соседнее поселение шеважа. Когда застава была наконец отбита и труп Кедика обнаружили вместе с рыдающим над ним Граки, все решили, что он героически пал от руки метких дикарей. Граки в честь брата даже предложили стать проповедником его культа, который неминуемо должен был возникнуть, если учесть обстоятельства той злосчастной битвы и неравенство сил. Граки отказался, что было воспринято как проявление скорби и достойной скромности. Проповедником сделался давнишний друг Кедика, Шиган. Кроме того, с тех пор по всем заставам был разослан приказ Ракли, строго-настрого запрещавший женам и детям воинов селиться вместе с мужьями и отцами, чтобы не подвергать их жизни напрасному риску. Хотя при том ночном штурме погибла и мать Граки, сам он теперь, по прошествии многих зим, считал, что застава наверняка пала бы, не думай ее защитники о своих родных, судьба которых зависела от их мастерства и отваги. К счастью, проверить эту его догадку до сих пор не представлялось возможным, поскольку умелое расположение новых застав и активные действия войск Ракли, то и дело прочесывавших Пограничье, привели к тому, что силы шеважа оказались разрозненны и уже не представляли серьезной угрозы для хорошо укрепленных лесных крепостей вабонов. Вернее, пока не представляли.
