Ярослава Кузнецова - Золотая свирель
— Хранитель сокровищ? — переспросила я. — Какие у тебя тут сокровища, на погосте?
— Щасс, держи карман, расскажу тебе, где что прикопано! — неожиданно сварливо отозвался грим. Голос у него изменился, потерял сходство с амаргиновым и стал просто низким хриплым мужским голосом. — Где у меня горшки с золотом, где какой симпатичный скелетик лежит в кольцах-ожерельях. Знаю я вас, милых барышень, сперва расскажи, потом покажи, потом дай поносить, а потом ищи-свищи…
Я искренне возмутилась:
— Да мне твои жалкие горшки даже не смешны! Ты бы мои сокровища видел, вот это сокровища! Груды! Горы! Там такие перстни есть, на тебя можно надеть вместо ошейника. Во! — я развела руки. — Латы раззолоченные, только картиночки на них целый день рассматривать можно. Мечи в полтора человечьих роста, великану впору. А всякой мелочи — несчитано. Я ногами по ним хожу. Их девать некуда.
— Истинная драконидка, что ли? — грим подался вперед, шумно меня обнюхивая. — Хм, хм, да нет, показалось. Хм… Вода. Вода, а не пламя. Что ты мне голову морочишь? Вода твоя суть, нет в тебе ни капли драконидства, тем более истинного.
— Это я тебе голову морочу? При чем тут дракониды?
— Да ни при чем. Уж больно ты складно про сокровища врала.
— Да я…
Грим отступил, сел на хвост и склонил голову набок. Видели, как собаки улыбаются? Он улыбался сейчас, сощурив огненные очи, вывесив на локоть тлеющий алым язык. Наконец, кивнул огромной башкой:
— Вот. Вот, почему мне померещилось. Мертвая вода.
— Что — мертвая вода?
— Оставила след. Я же чую — Полночь тебя коснулась. Значит, ты теперь вместо дракона Стеклянную Башню сторожишь?
— Да нет, дракон там как был, так и остался. В мертвом озере. Но он спит. А я за ним ухаживаю. Рыбой кормлю.
— Фу! — ощерился грим. — Гадость!
— Дракон лопает, — о трудностях кормления я решила не рассказывать. — А что до сокровищ — зачем их сторожить, если в пещеру никто войти не может? Ну, кроме Амаргина. И теперь меня.
Не удержалась и погладила драгоценную мою свирельку сквозь тонкий сафьян кошеля.
— А драконы вечно жрут всякую дрянь, — буркнул грим. — Червей, селитру…
— Девственниц.
— Девственницы — это деликатес. Глупо переводить такую редкость на драконов.
— Кстати, — я наклонилась вперед. — А что ты знаешь про этого дракона? Про того, который на Стеклянной Башне.
— Дракон-то? Да в наследство от Короля Ножей остался. Вместе с кладом.
— От кого остался?
— От Короля Ножей. В Сумерках его Изгнанником называют. Слыхала, небось?
— Кое-что. Мало.
— Ясное дело, мало. Совсем забыть его рады бы, господа сумеречные. Только дела молчанием не изменишь, да и пямять крепка у Сумерек. На обиды особенно.
— Шут с ним, с Изгнанником. Ты про дракона мне расскажи. Кто-нибудь сторожил его до меня?
— Приятель наш общий там все время околачивался… Дай подумать… Нет, не припомню. У него самого и спроси.
— Амаргин мастер трепать языком о чем угодно, только не о том, что меня действительно интересует.
Может, он просто делает вид что знает. Поддерживает образ всеведающего мага. А на самом деле это тайна Королевы. Что ей какой-то человеческий колдун? Слуга — и все…
А я даже не слуга. Вообще никто. Выведи ее, Амаргин!
— В общем, ты тоже страж, — подытожил полуночный пес. — Страж дракона. В нашем полку прибыло. Это, между прочим, отметить надо!
— Что, кроме нас с тобой еще стражи есть?
— А то! С некоторыми водим дружбу. С некоторыми… хм… соблюдаем вооруженный нейтралитет. А ты новенькая, так что меня держись. Я тебе тут все покажу, расскажу, со всеми познакомлю…
Грим мне нравился все больше и больше. Он, конечно, демон, но живет не в Полночи, а тут, в серединном мире. Веселый. Приветливый. Рассуждает правильно. Это я понимаю — новичка надо сперва подготовить, объяснить что и как, а не бросать словно кутенка в запруду. Мол, выплывет — отлично, потонет — не слишком-то и жалко. А что демон — так демоны разные бывают. Это я уже поняла. В Сумерках их терпеть не могут, но Амаргин все же приучил меня сперва думать, а потом говорить «нет». И здесь не Сумерки.
К сожалению.
— Да уж, — проворчала я. — От Амаргина дождешься. У него семь пятниц на неделе. Где он, кстати?
— Леший ведает. К тебе, говорит, гостья. Развлекай. И потопал куда-то.
— Ну, я так и знала. Веришь, я ведь так и знала, что он заведет меня ночью на кладбище и бросит!
— Негодяй, — согласился пес.
— Он ведь обещал помочь мне вернуться на остров!
— Это что, сложность какая, вернуться?
— Сложность.
Я насупилась. Вспомнила — ничего он не обещал. Ловко уклонился от обещаний. Опять придется плыть… о, горе!
— И в чем сложность-то? — заинтересовался грим.
— Воды боюсь.
— Да ты что? — он снова привстал, раздвинул плечами крапиву и начал принюхиваться. — Хм, фмф… Вода. Ясно, вода. Твоя суть. Ты же воде посвящена, что ты ерунду городишь? Ты, наверное, вообще русалка. Ты жить под водою можешь.
— Я утопленница. Причем два раза.
— Ну вот! Я же говорю — вода твоя суть.
— Не могу! Я боюсь.
— Бред! — констатировал грим. — Все равно, что феникс боялся бы огня, потому что он, видите ли, в нем горел. Ну-ка расскажи про свои утопления.
— Да что там рассказывать…
А что рассказывать? Что я помню про первый раз?
(…больно — локти вывернуты за спину и притянуты один к другому. Кто-то крепко держит за плечи — почти не чувствую, просто знаю. Во рту комок тряпья, для верности прихваченный платком — чтобы не голосила. Голова раскалывается, лицо залеплено дрянью пополам с кровью. Левый глаз я таки проплакала, но дневной свет жжет хуже щелока, я моргаю, моргаю, но все равно ничего не вижу. Правый глаз то ли склеился, то ли заплыл. Внизу кто-то возится — «ноги вместе, паскуда! Ноги вместе!» — я опять не столько чувствую, сколько знаю: один за другим ложатся тугие витки веревки, накрепко приматывая юбку к бедрам. К коленям. К икрам. К щиколоткам.
Встряхиваю головой, наплевав на боль, из левого глаза что-то вытекает, и я прозреваю. Вижу воду. Зеленую мутную воду, пронизанную солнцем, слепящие блики и узкую коричневую полоску тени, повторяющую контуры причала. Тень, если присмотреться, вовсе не темная, она прозрачная, и сдержанно, тайно светится изнутри. Она уютна и прохладна, и не режет глаз.
За спиной молчит толпа. Теперь молчит, наоралась. Слушает. За спиной мужской ровный голос читает: "…исчезновение или гибель королевы Каланды посредством премерзкого колдовства… подвергается испытанию водою…" И другой голос, женский, сиплый от горя, перебивает его: "Где она, дрянь? Где моя Каланда?!"
Где моя Каланда? Имя колоколом отзывается в голове. Грудная клетка гудит как звонница, сердце металлическим билом шарахает в ребра. Каланда! Госпожа моя, золотой ангел, горькая моя королева…
