Клайв Льюис - Племянник чародея
– По очереди! – сказал полисмен. – Я не могу слушать всех сразу!
– Да как же? – сказал кебмен (звали его Фрэнком). – Я свою лошадку знаю, у неё папаша в кавалерии служил. Если дамочка будет её мучить, она тут всех перебрыкает. Пустите-ка, я разберусь.
Полисмен обрадовался предлогу и отошёл от лошади подальше, а кебмен Фрэнк добродушно обратился к колдунье:
– Вот что, барышня, оставьте вы лучше лошадку! Вы же из приличных, к чему вам такой тарарам? Ступайте домой, попейте чайку, отдохните, всё и пройдёт. – И он обратился к лошади, протянув руку, чтобы погладить её: – А ты, Земляничка, постой, не рыпайся! Тише, тиш-ш…
И тут колдунья заговорила:
– Пёс, – сказала она злобно, звонко и громко, – убери руку! Перед тобой королева!
Глава восьмая
Битва у фонаря и что было дальше
– Ух ты! – восхитились в толпе. – Прямо и сама королева?
– Ура её величеству! – поддержал кто-то, и все заорали «ура». Колдунья гордо вскинула голову, щёки её вспыхнули, но, услышав смех, она поняла, что над ней потешаются. Лицо её изменилось, она переложила нож в левую руку и вдруг, без предупреждения, сделала поистине жуткое дело: легко, словно срывая травинку, отломила перекладину от фонарного столба. Магическую силу она утратила, но своя, обычная, осталась при ней, и сломать столб-другой ей было не труднее, чем палочку ячменного сахара. Народ быстро расступился. Потрясая новым оружием, королева погнала лошадь вперёд.
«Сейчас или никогда!» – подумал Дигори и примерился, как бы половчей схватить колдунью за пятку. Когда он нырнул головой вперёд, раздался грохот и звон – колдунья опустила железный брусок на голову полицейскому, и тот упал, как кегля.
– Быстрее! Их надо остановить! – услышал Дигори и увидел за собою Полли. Она прибежала, как только истекли два часа.
– Молодец! – сказал он. – Держись за меня. Кольцо вынешь ты. Помни – жёлтое. Жди, пока я крикну.
Тут свалился ещё один полисмен. Толпа зарокотала: «Да оттащите вы её!.. Нет, камнем, камнем!.. Вызовите солдат!» – но отступила подальше. Один Фрэнк – видимо, самый храбрый и самый добрый из собравшихся – по-прежнему пытался схватить лошадь, увертываясь от бруска.
Толпа гудела и ревела. Над головою Дигори просвистел камень. Колдунья звонко и вроде бы радостно выкликала:
– Подлые псы! Завоюю ваш мир, за всё ответите! Камня на камне не оставлю! Как в Чарне, как в Фелинде, как в Сораце, как в Брамандине!
Тут, изловчившись, Дигори схватил её за ногу. Она лягнула его прямо в зубы. Он разжал пальцы и закусил губу. Откуда-то доносился дрожащий дядин голос: «Мадам… моя… э… дорогая… прошу вас… успокойтесь…» Дигори снова схватил колдунью за ногу, снова отлетел, снова схватил, вцепился крепко и крикнул:
– Полли!
Слава тебе, господи! Сердитые, испуганные лица исчезли, сердитые, испуганные крики умолкли (кроме дядиного). Где-то рядом, в полной темноте, дядя кричал: «Что это, сон? Что это, смерть? Так нельзя! Это нечестно! Я, собственно, не чародей! Вы меня не поняли!.. Виновата моя крёстная!.. Протестую… При моём здоровье… Мы старого, дорсетширского рода!..» – и что-то ещё.
«Тьфу! – подумал Дигори. – Его только не хватало! Да, пикничок…»
– Ты здесь, Полли? (Это он, конечно, уже сказал.)
– Здесь, – сказала она, и они вынырнули в зелёное сияние леса. – Гляди-ка! И лошадь тут! И мистер Кеттерли! И кебмен! Ну и компания!..
Когда колдунья увидела лес, она побледнела и склонилась лицом к лошадиной гриве. Несомненно, ей стало худо. Дядя дрожал мелкой дрожью. Но лошадь встряхнулась, радостно заржала и успокоилась – впервые с тех пор, как Дигори её увидел. Прижатые уши выпрямились, глаза уже не горели, а мирно сияли.
– Молодчина! – сказал Фрэнк и погладил её. – Понимаешь, что к чему! Так и держи, не горюй.
Лошадь Земляничка сделала самое разумное, что могла: ей очень хотелось пить (оно и понятно), и она направилась к ближайшей луже. Дигори ещё держал колдунью за ногу, а Полли – за руку; Фрэнк гладил лошадь; дрожащий дядя вцепился ему в рукав.
– Быстро! – сказала Полли и посмотрела на Дигори. – Зелёные!..
Так лошадь и не напилась. Очутившись в кромешной тьме, она растерянно заржала, дядя завизжал, Дигори сказал:
– Однако!
– Почему так темно? – удивилась Полли. – Наверное, мы уже там.
– Где-нибудь мы да очутились, – сказал Дигори. – Во всяком случае, я на чём-то стою.
– И я, – сказала Полли. – Почему же так темно? Может, пруд не тот?
– Наверное, это Чарн, – сказал Дигори, – тут ночь.
– Это не Чарн, – сказала королева. – Это пустой мир. Здесь ничего нет.
И впрямь здесь не было ничего, даже звёзд. Стояла такая темень, что никто никого не видел, хоть вообще закрой глаза. Под ногами было что-то холодное, мокрое, вроде земли, но никак не трава. Воздух был сухой, морозный, неподвижный.
– О горе, горе! – вскричала колдунья. – Теперь мне конец. – Голос её, однако, был безжизненно спокоен.
– Не говорите так, моя дорогая!.. – залепетал дядя Эндрью. – Приободритесь. Э-э… любезный… у вас нет бутылочки?.. Мне бы капельку возбуждающего… э… средства…
– Ну, ну! – сказал ровный, добрый голос. – Чего нам жаловаться? Кости целы, и то спасибо. Подумать, как летели – и ничего, вот повезло-то! Если мы свалились в какой раскоп – может, копают станцию подземки, – придут и вытащат нас. Если мы умерли – очень даже может быть! – что ж, приходится. И бояться тут нечего приличному человеку. В море оно и похуже. А пока нам что, споём-ка.
И он запел. Пел он не то деревенскую песню, не то благодарственный гимн жатве, что не совсем подходило к месту, где вряд ли вырос хоть один колос; но больше он ничего не вспомнил. Голос у него был сильный и приятный, дети стали подпевать и приободрились. Дядя и колдунья подпевать не стали.
Пока Дигори пел, кто-то тронул его за локоть, и по запаху бренди, сигар и духов он опознал дядю. Тот осторожно пытался оттащить его от других. Когда они отошли немного, шага на два, дядя зашептал прямо в ухо:
– Скорее, дорогой мой! Надевай кольцо!
Колдунья услышала.
– Только попробуй бежать, ничтожный глупец! – сказала она. – Разве ты забыл, что я слышу мысли? Пускай мальчишка идёт, а ты… если предашь, я отомщу так, как не мстил никто ни в одном из миров.
– Что я, свинья? – сказал Дигори. – Я в таком месте Полли не оставлю… и кебмена тоже, и лошадку.
– Ты плохой и непослушный мальчик, – сказал дядя.
– Тише! – сказал кебмен; и все прислушались.
Далеко во тьме кто-то запел. Трудно было понять, где это, – казалось, пение идёт со всех сторон, даже снизу. Слов не было. Не было и мелодии. Был просто звук, невыразимо прекрасный – такой прекрасный, что Дигори едва мог его вынести. Понравился он и лошади; она заржала примерно так, как заржала бы, если бы после долгих лет нелёгкой городской работы её пустили на луг и она бы увидела, что к ней идёт знакомый и любимый человек с куском сахара в руке.
