Александр Прозоров - Заговорщик
Юрий Семенович искал его целую неделю – не так просто выйти на человека, живущего за крепостной стеной и не имеющего особой нужды гулять по большой деревне, что выросла вокруг царского двора. Еще два дня бояре посвятили тому, чтобы хорошенько обмыть знакомство с будущими родственниками. А на третий, по донесению специально посаженного у Московского тракта холопа, в Александровскую слободу прибыл поезд ливонского посольства.
– Говорить им с государем ныне не о чем, – за ужином пояснил князь Друцкий. – Обид в порубежье никаких за последние годы не случалось. Мы их не тревожили, потому как Иоанн державу всю на восток повернул, от напасти татарской Русь избавлял. Ордынцы тоже буйство прежнее растеряли и крови своей проливать не желают. Судить-рядить нечего. Токмо договор прежний о перемирии еще лет на пять-десять подписать по прежнему уложению, и все хлопоты. Коли так, то и держать их здесь долго не станут. Как дух после пути неблизкого переведут, до государя допустят, дарами обменяются да грамотами. Они, поди, уж и сверены давно.
– А я думал, промурыжить их должны для солидности. Этак с месяцок. Дабы знали, что к великому царю явились, занятому – а не к захудалому князьку.
– Оно бы и надо, – согласился Юрий Семенович, – да ведь и схизматики не дураки. Аккурат к окончанию прежнего перемирия подгадали. Меж договорами разрыв нам совсем не с руки. Вдруг напасть какая в сей день али месяц случится? Как обиду потом разрешать? Коли по уговору – так он в сей день действовать не станет. Коли по обычаю библейскому – так это перемирие надобно рвать. Сие же никому не надобна…
– Кроме нас, – усмехнулся Зверев.
– Кроме нас. Но мы ведь рядных грамот и не подписываем, княже. Мы люди маленькие. Не про нашу честь подписи на государевых грамотах ставить.
– Да, княже. Мы люди маленькие, с нас хватит и войну меж двумя странами развязать.
– Ты передумал?
– Я? – приподнял брови Зверев. – Ничуть. «Природой здесь нам суждено… ногою твердой встать при море». Это дело я намерен довести до конца… – Он вдруг явственно ощутил приближение к своей судьбе увешанного сеном куста, обжигающее пламя залпа… и торопливо опрокинул в горло добрый кубок вина. Решительно поднялся: – Прости, Юрий Семенович, устал. Но, как сведения появятся, зови немедля. Отлучаться из покоев я никуда не стану. Даже оденусь для царского приема прямо с утра.
Решение оказалось мудрым – спозаранку, едва князья успели перекусить в трапезной постоялого двора, как в дверь влетел запыхавшийся смерд и, тяжело дыша, плюхнулся на лавку рядом с холопами, выдохнул:
– Боярин… после заутрени… у ворот ждать будет…
– Кокорев? – поднялся Юрий Семенович.
– У… – кивнул посыльный и устало откинулся на спину.
– Идем, Андрей Васильевич. Уже светает, как бы не опоздать.
– Пахом, вели коней седлать! – встал и Андрей. – Ты с нами поскачешь. Эй, хозяин, гонцу кувшин петерсемены за мой счет. И накормить от пуза.
Пока князь Друцкий ходил за свитком, холопы успели вывести коней, накрыть потниками, положить на спины седла и затянуть подпруги. На холку каждой легла туго скрученная попона – не май месяц на улице, у коновязи непокрытыми не оставишь. Минут десять – и князья в сопровождении Пахома с места сорвались в галоп, едва не своротив полуоткрытую створку ворот.
Боярин Тимофей нетерпеливо прохаживался перед стражей у моста – на этот раз без сабли, в клобуке и с большущим крестом на груди. Хмуро глянув на спешившихся родичей, он указал на их пояса:
– Оружие оставьте. Эх, не обмолвился я вам налатники заместо шуб надеть. Теперь уж деваться некуда… – Он подождал, пока князья отдадут свои пояса холопу, и повернулся к привратникам: – Они мне надобны.
И рогатины послушно раздвинулись.
– Только и всего, – разочарованно пробормотал Зверев. – Нет, с салютом было бы веселее.
Разумеется, войти в саму слободу оказалось даже не половиной – одной десятой дела. За крепостными стенами и так жило, работало и служило много тысяч человек. Но мало кого из них допускали в царские палаты, и уж вовсе считанные единицы – до самого правителя.
Сразу за воротами, огороженные частоколом и щедро засыпанные соломой, улицы расходились двумя лучами. Слева возвышались звонницы и соборы, справа – виднелись массивные бревенчатые стены с узкими бойницами. Возможно – арсенал и казармы гарнизона. Что пряталось между «проспектами», так и осталось тайной. Никаких строений над частоколом не поднималось, не доносились ни звуки строительства, ни мычание скота, ни ржание лошадей – ни малейших признаков жизни.
Опричник свернул на правый «луч», ускорил шаг. Примерно через двести метров, миновав трое ворот, они оказались перед ступенями крыльца, ведущего не в дом, а на крытую галерею, что шла по верху прочной стены, разгораживающей слободу примерно надвое. Стена уходила влево почти до самой реки, но с крепостными укреплениями, похоже, не смыкалась. Во всяком случае, с крыльца стыка было не разглядеть. Зато справа уже в двух шагах галерея заканчивалась высокими, в полтора роста, двустворчатыми дверьми, защищенными от бесов иконой «Троеручница» в серебряном окладе.
Скинув шапки, перекрестившись и отвесив Богоматери низкий поклон, служилые люди вошли внутрь, в теплой передней наскоро отряхнули сапоги и шубы и прошли дальше, в монастырь.
«Монастырь!» – именно это возникло в голове у Зверева, когда он увидел внушительную толпу облаченных в рясы молодых и не очень мужиков, наполняющих обширное, размером с Грановитую палату, помещение. Из примерно трех сотен присутствующих всего пятеро оказались в мирском платье: князья Сакульский и Друцкий, боярин Висковатый, известный Андрею как дьяк Посольского приказа, и при нем безусый отрок в шитой золотом ферязи со шкатулкой в руках. Да еще молодой смерд, что подбрасывал дрова в топку изразцовой печи в углу.
– А разве Иван Михайлович не в опале? – шепотом поинтересовался Зверев. – Я слышал, сразу после взятия Казани он с Иоанном чуть не подрался и ересь какую-то на соборе вещал.
– Слышал ты звон, княже, – хмыкнул Тимофей Кокорев, пробираясь вдоль стены в задние ряды, – да не слышал, где он. Не с государем он подрался, а с митрополитом, и не за ересь, а сам митрополита в ереси обвиняя. Тот, слышь, дозволил на иконах бесов в облике людском изображать. За ту вольность его Висковатый срамными словами и хулил. Митрополит же в отместку собор тамошний заставил от церкви его отлучить.
– Да ты что? – не поверил своим ушам Друцкий. – Отлучен и не в опале?
– Государь милостив, – как-то бесчувственно, словно заученно ответил опричник. – Решил, что одной кары боярину хватит и в приказе[7] его на месте оставил.
