Кэролайн Стивермер - Академия магии
Знакомства сероглазой студентки были обширными, у нее появлялись подруги на каждом курсе. Среди них была Гунхильда, только что поступившая в колледж и скучающая по деревне на Рафтзунде, которую покинула впервые в жизни. Была хладнокровная Ева-Мария, которая, скорее всего, должна была сдать выпускные экзамены с рекордно высокими отметками, и, еще более вероятно, остаться потом на долгие годы преподавателем в Гринло. И были второкурсницы Шарлотта и Натали, которые проводили почти столько же времени в кабинете номер пять, сколько и Джейн. Шарлотту Фэрис узнала. Это была та девушка, которая однажды забыла, как едят артишоки.
Фэрис узнала, что стать подругой Джейн — это значит быть приглашенной в берлогу под названием кабинет номер пять, чтобы подвергать критике трехтомные любовные и приключенческие романы так серьезно, словно это были научные тексты на латыни. Общаться с Джейн и ее подругами означало делить с ними содержимое посылок, полученных от родственников, и спорить насчет того, как лучше жарить каштаны и печь яблоки в камине. К удивлению Фэрис, ей все это нравилось. Еще больше она изумилась, поняв, что нравится подругам Джейн.
Она была слишком занята, чтобы скучать по дому, и обнаружила, что развлечения и учеба хорошо сочетаются. Ничто так не радует, как забавы, которые манят тебя, когда надо выполнять срочное задание.
Если бы она принималась выполнять задания, как только получала их, и справлялась с этим быстро, то могла бы свободно, с чистой совестью наслаждаться жареными каштанами, слезливыми романами и хоровым пением. Но тогда исчезло бы главное очарование простых развлечений, утративших налет запретности.
Таким образом, без учебы развлечения в Гринло не были бы столь желанны, хотя Фэрис обнаружила, что обратное тоже верно.
Гринло, суровый и чопорный, был наполнен музыкой. Запасы ее создавались многие годы, благодаря студенткам с разных концов света, и в школьном календаре имелась музыка на каждый день. Там были греческие гимны, итальянские серенады, мадригалы, многоголосные песни и плясовые. Звучала иногда музыка из внешнего мира, привезенная студентками, вернувшимися с каникул с заводным граммофоном или пачкой нот. Но большая часть музыки попадала в Гринло через голоса таких студенток, как Джейн и ее подруги, и была такой же разной, как сами девушки.
В программу колледжа входило изучение мелодики и гармонии. Фэрис находила иногда мелодии, подходившие к ограниченному диапазону ее голоса, а в остальное время пела сопрано, что позволяло ей не наносить музыке большого ущерба.
— Не музыка сфер, — заметила Джейн после праздника, проведенного ими за пением обычных греческих гимнов и норвежских застольных песен, которым научила их всех Гунхильда, — но, может быть, можно назвать это музыкой полусфер.
Даже после того, как Вергилий перестал преследовать ее каждую секунду во время бодрствования, Фэрис засиживалась допоздна за латинскими текстами. Однажды вечером в читальном зале библиотеки ее глубокие размышления об устройстве мира нарушили звуки голосов.
Веселые голоса, доносившиеся из садика у стен библиотеки, выкликали ее имя до тех пор, пока она не открыла ближайшее окно и не распахнула его настежь. Холодный воздух ноябрьской ночи листал страницы открытых книг, и все студентки в читальном зале с упреком смотрели на нее.
Фэрис не обратила внимания на студеный ветер и холодные взгляды и высунулась в темноту. Падающий из окна свет от библиотечных ламп под зелеными абажурами озарил четыре поднятых вверх лица, казавшихся почти бледными масками во мраке. Это были Джейн, Ева-Мария, Натали и Шарлотта.
Она узнала их не только по голосам, не только по росту и позам, не только по их академическим мантиям с рукавами, похожими на крылья летучей мыши. Подруг выдавала буйная веселость, жизнерадостная уверенность в том, что оторвать Фэрис от книг как раз в этот момент — самое лучше и удачное их предприятие.
Из геометрически правильного сада внизу доносились четыре колеблющихся голоса:
— Луна — моя бессменная хозяйка,
По сущности же я — премудрый филин,
Мне ворон полночи и диких уток крылья
Мелодию печали сотворили.
— «Не бойся: этот остров полон шумов»![2] — крикнула Фэрис, стараясь не рассмеяться.
За ее спиной в читальном зале девушки откашливались, шуршали бумагой, захлопывали раскрытые на столах книги. Сердитый голос пробурчал:
— Тут некоторые пытаются заниматься!
Пение внизу продолжалось, временами прерываясь сдерживаемым смехом:
— Мечтам безумным сердца
Я властелин отныне,
С горящим копьем и воздушным конем
Скитаюсь я в пустыне.[3]
— Между прочим, некоторые хотят заниматься, а не замерзать насмерть, — снова раздался сердитый голос. — Закройте окно!
Фэрис удивилась на мгновение, какую же жизнь вели эти суровые студентки, что могли оставаться равнодушными к несущейся из сада песне. Она никогда раньше не думала, что в колледже найдется что-нибудь настолько дорогое для нее. Может, если песня предназначена другому человеку, она воспринимается иначе.
— «На бой я иду с темным рыцарем, — запела Фэрис или попыталась запеть, перебираясь со стула на подоконник. — Властителем зла и порока. Десять лиг за край белого света — не так уж это далёко».
Она высунулась наружу и спрыгнула в сад, чуть не угодив на подстриженный куст.
Джейн поспешила к ней.
— Только вчера ты мне сказала, что не понимаешь конических сечений, а сейчас, по-моему, собираешься превратиться в одно из них.
Они с Шарлоттой подняли Фэрис и отряхнули с ее юбок песок. Ева-Мария проверила, не пострадал ли куст.
Натали задорно крикнула в окно читального зала:
— «Эгей, — воскликнула она, — захлопните окно!»
Не успела она закончить, как окно со стуком закрылось. Несколько секунд они впятером молча смотрели вверх.
Свет в читальном зале сиял так же ярко.
— Спасибо! — крикнула Ева-Мария.
Затем Натали снова завела песню, и они покинули сад, хором подхватив:
— Больше мудрого Зевса я знаю,
Ведь часто, когда уже спит он,
Вижу: плачет небесная чаша,
И звезды сходятся в битвах.
Осень в Гринло принесла свою долю неудобств. Вода для купания никогда не была достаточно теплой и остывала с поразительной быстротой. Одежда, которую отправляли в прачечную колледжа, возвращалась чистой, но влажной, и ее приходилось сушить у камина, один сырой предмет за другим. Списки литературы становились все длиннее, терпение кончалось все быстрее. Обострилась конкуренция за место у камина в кабинете.
