Аспект белее смерти (СИ) - Корнев Павел Николаевич

Несусветное богатство для босяка и шанс помочь Рыжуле. Увы — всего лишь шанс. Ста целковых у нас пока что не набиралось даже близко. Даже полусотни не набиралось.

Я пересыпал монеты на лоскут, затянул его в узелок и запрятал в тайник, заодно достал оттуда остатки прихваченных позавчера из дома звездочёта листов, и взгляд сам собой зацепился за цветной рисунок. Внутри силуэта человеческой фигуры выделялись линии, проведённые красными и синими чернилами, но большая часть изображения оказалась вымарана кровавым отпечатком ладони.

И что это? Список с медицинского труда или… — у меня похолодело внутри — с трактата о тайном искусстве?

Захотелось немедленно спалить всё к чертям собачьим, я даже собрал листы и двинулся к лестнице, но в итоге до печи так и не дошёл. В голове помутилось из-за пронзившей ногу боли, вот и сел перевести дух, а дальше поддался искушению и принялся разбирать попавшие в руки записи.

На другой стороне листа с загадочным рисунком ровным и почти разборчивым почерком было написано: «Практика возвышения: 37 ступеней до неба». Первый этап этого самого возвышения озаглавили странным словечком «Неофит», да и приведённые там шесть пунктов заставили теряться в догадках.

«Осознать. Ощутить. Прикоснуться. Приказать. Закалить тело. Укрепить дух».

Я бы точно спалил эту тарабарщину, но следующий этап именовался «Адепт».

Адепты — тайнознатцы низшего ранга, это каждому босяку известно. А ещё всем и каждому известно, что книги о тайном искусстве написаны на староцерковном языке, непосвящённому их не прочесть. Неужто какой-то толмач рискнул переложить колдовской трактат на обычную речь?

Седьмая ступень называлась «Очищение», а продолжения перечня обнаружить не удалось, отыскался только заляпанный кровью листок с цифрой девятнадцать. Та ступень именовалась «Преломление», а преодолевший её тайнознатец становился аспирантом, или стремящимся. Описание ритуала оказалось почти полностью вымарано, так и не понял, о каком таком закреплении аспекта шла там речь и что это вообще такое — аспект.

Невольно даже ощутил досаду, что прихватил с собой лишь несколько листов, а остальные сгорели при пожаре.

Вот тоже странно: с чего бы это? Неужто тайнознатцем решил заделаться?

Была бы склонность, чай, давно церковники приметили бы. У каждого на Заречной стороне имелся знакомый, который когда-то водил дружбу с босяком, приятеля которого позвали в тайнознатцы. И не все эти истории были чистой воды вымыслом. Я и сам когда-то знал одного такого.

Филин клялся, что как только станет адептом, так сразу вернётся в Гнилой дом и отдаст проигранный грош, да уж сколько лет от него ни слуху ни духу. Из работных домов и даже с каторги весточки, бывало, приходили, а тут ничего. То ли сгинул, то ли зазнался и грош зажал.

Как бы то ни было, сжигать листы я передумал. Точнее — решил с этим пока что повременить. Доковылял до каморки Луки с единственным на весь чердак окном, там взялся разбирать замысловатые кружева чужого почерка и среди совсем уж мудрёных словес наткнулся на описание третьей ступени возвышения.

Вопреки названию ни о каких прикосновениях на этом листке речи не шло — разлитую везде и всюду небесную энергию требовалось втягивать и пропускать через себя. Почерк был не самым разборчивым и слишком уж затейливым, а некоторые фрагменты текста оказались нечитаемыми из-за пятен крови. Приходилось подолгу разбирать ажурные завитки букв, складывать их в слова, а слова во фразы. Описывалось непонятное «прикосновение» крайне заумно, я по нескольку раз перечитывал каждую строчку, но, один чёрт, смысл написанного так и оставался загадкой. И вовсе бы ничего не понял, пожалуй, не наткнись на приписку-пояснение о важности правильного дыхания.

Ха! Втянуть — значит, вдохнуть!

Так бы прямо и написали!

И ещё я решил вдруг, что на вторую ступень, если так можно выразиться, уже взошёл. Называлась та «ощутить», а я ведь предельно чётко видел непонятное мерцание воздуха над внешним кругом колдовской схемы в доме звездочёта и чувствовал его вязкое сопротивление. Более того — накатившее тогда ощущение хрупкой неправильности сейчас казалось каким-то очень уж знакомым, будто сталкивался с таким и прежде.

Задумался об этом, и неожиданно вспомнился зарок не воровать. От стребовавшей его ведьмы веяло болотной вонью и холодом — только не обычным холодом, который обжигает кожу, а другим — пробирающим сразу до души. В доме звездочёта меня точно так же до самого нутра пропекло непонятным жаром.

И о чём это говорит? Да чёрт его знает. Просто вспомнилось.

Итак, «ощутить» — было. Ощущал. А вот что значит — «осознать»? Осознать — что? Наличие у себя таланта?

Отлично! Он у меня есть!

Получается, с двумя первыми ступенями разобрался. А значит, я чуток возвысился над остальными смертными и начал движение от неофита к адепту.

Это здорово, но дальше-то что? Лежать и дышать?

Я бы просмотрел записи звездочёта наново, но окончательно разболелась голова, поэтому ушёл к себе, намереваясь именно что лежать и дышать. Ничего другого мне попросту не оставалось. Ещё разве что потеть, кашлять и трястись в ознобе.

Эгей! Небо! Снизойди до меня и наполни своей силой!

Ну или как хочешь. Всё равно своего не упущу…

Глава 5

2−1

Из дома меня вытолкали на четвёртый день. Вытолкала Рыжуля. Оно и понятно — кого другого я бы точно куда подальше послал, пусть бы даже и Луку. Ну а так пришлось тащиться в монастырский госпиталь.

Нет, меня больше не лихорадило, даже из носа течь перестало и кашель стих. Просто сдуру проболтался Рыжуле о совете знахарки, вот вздорная девчонка и насела, заметив меня хромающим вдоль стенки.

Оклематься-то я оклемался, да только с отбитой голенью была просто беда. Опухоль до конца так и не спала, под кожей прощупывалось какое-то утолщение, а синяк растёкся фиолетово-чёрной полосой от щиколотки и до колена. То ныло, и правая нога почти не сгибалась, а стоило лишь самую малость нагрузить её, и от боли на глазах наворачивались слёзы.

Но даже так я бы отбрехался и никуда не пошёл, не осознай вдруг, что просто боюсь покинуть Гнилой дом. Помню о третьем ухаре — и боюсь. А так нельзя. Так — неправильно. Ненормально. И самое главное — глупо. Захотят — через Луку достанут.

Поэтому и не стал собачиться с Рыжулей, пообещал:

— Ладно-ладно! Схожу! Но только ради тебя!

— Вот ещё придумал! — фыркнула девчонка, сверкнула зелёными глазами и подбоченилась, но сразу сменила гнев на милость. — Деньги-то на пожертвование найдёшь или у Луки попросить?

— Осталось что-то с последнего дня, — отмахнулся я.

— Садись поешь, а то исхудал — кожа да кости!

— Нет, — отказался я. — Пойду.

Собрался, завязал в лоскут несколько медных монет и потопал. Каким-то чудом выбрался с болота, не поскользнувшись и не плюхнувшись в грязь, дальше огляделся — кругом тишина и спокойствие. Ни охотники на воров не караулят, ни третий ухарь в засаде не поджидает. Всё как обычно, никому до меня никакого дела нет.

На лбу выступила испарина, но взял себя в руки и зашагал к Чёрному мосту. Точнее — похромал. Пока дошёл, окончательно взмок. Да ещё там угораздило наткнуться на босяков из ватаги Черепка. Даже не заметил, как троица пацанов нагнала и охватила полукольцом.

— Худой, да ты теперь ещё и хромой! — многозначительно выдал пристроившийся сбоку чернявый Угорь.

Своё прозвище паренёк оправдывал на все сто — более скользкого типа на Заречной стороне было ещё поискать! — и ничего хорошего мне эта встреча не сулила. Хромота — это слабость. Слабых бьют.

Но тревоги я не выказал и не остановился, так и продолжил потихоньку хромать. Лишь глянул свысока да презрительно фыркнул.

— Не слышал, что ли? Я о месте на паперти с монахами столковался! Колченогого изображать буду.

— Врёшь! — охнул Угорь, округлив глаза.

Ну ещё бы! Место денежное, наших побирушек туда сроду не пускали, и вдруг я пробился! Как так?