Юлия Сергачева - Кровь драконов
— Мам, это тебе…
Женщина взяла машинально, не спуская глаз с сына. Как и все остальные, он был беленьким, голубоглазый, светлолицым, но в отличие от крепышей-братьев, даже в этом возрасте плотных и неторопливых, младший был худощавым и порывистым. Там, где они шли, малыш предпочитал бежать, а уж если они бежали — он летел… Чужой… Другой, даже внешне… И в кого ты такой уродился, дитя?.. Что случилось с густой кровью твоего отца? Или не хватило ее силы на тебя, последыша? Или мать, пока носила тебя, слишком долго смотрела на ночное небо с драконьим созвездием? Знать, правду говорят люди, отравила драконья кровь тебя…
Она почувствовала, как влагой наполняются глаза, и опустила взор к рукам, зажавшим деревяшку, подаренную сыном. Деревяшка была непростой. Вырезанная умело и ловко, словно опытными руками взрослого мастера, а не тупым ножиком шестилетнего ребенка, она преобразилась в нечто странное и удивительное. На нее хотелось смотреть. Ею хотелось любоваться. Она приковывала взгляд, хотя никто сразу бы и не догадался, что хотел вырезать юный умелец… Любовь к резьбе по дереву перешла от отца ко всем детям. Вся деревянная утварь в доме была резана либо отцом семейства, либо его учениками-сыновьями. Даже дочь, случалось, баловалась резцами. И на ярмарке за семейные изделия платили хорошо, любуясь качественной работой… Поначалу отец радовался, когда и младший пристрастился к резьбе, подсовывал ему чурки получше, правил руку. Да только малыш и тут отличился. Когда остальные резали ложки да подставки, он извлекал из дерева такие чудные штуки, что взрослые только руками разводили… А вскоре и соседи заговорили, что бесовские те штуки, оторваться от них невозможно, странные они…
— Как хорошо, сынок… — с трудом выговорила женщина, лаская пальцами деревянную фигурку. Ей больше хотелось приласкать сына, но она не решалась. Ненароком муж выглянет, разгневается…
— Ты не плачь, мам, — серьезно сказал мальчик, заглядывая снизу ей в лицо. — Я знаю, ты не хочешь меня отдавать, но так будет лучше и тебе, и папе, и всем другим…
Вот теперь он говорил с присущей всему семейству рассудительностью, но она напугала женщину больше всего. Мать вскинулась встревожено:
— О чем ты?
— Я слышал, как вы разговаривали тем вечером, помнишь, когда соседка приходила жаловаться за курицу?.. И потом дядька приезжал из города. Ты не захотела меня отдать, хотя папа и согласился… — шестилетний мальчик говорил спокойно, но губы его дрожали помимо воли. — Дядька тот потом говорил со мной, помнишь? Он обещал, что там мне будет хорошо, и обижать меня не будут…
— Разве тебя здесь обижают? — упавшим голосом спросила женщина, и утихшая спина вновь заныла томительно, зло, в унисон с сердцем.
Мальчик мотнул головой, не глядя на мать. И было в этом красноречивом жесте слишком много несказанного. Нет, напрямую малыша никто не обижал. Отец его был груб и гневлив, но детей, во всяком случае маленьких, не бил. Да и за старшими братьями не водилось ничего подобного. Рукоприкладство каралось жестоко. И тем весомей прозвучала сегодняшняя угроза из уст ее мужа… Но разве обязательно бить человека, чтобы дать понять ему насколько он чужой, ненужный, другой?
Мальчик обвил руками шею матери, всхлипнув жалобно, по-детски, как и положено шестилетнему. Мать прижала его к себе, крепко, прощаясь, зная, что все уже решено. Осталось только вернуться в дом и поискать припрятанный клочок с именем. Того самого горожанина, что приезжал недавно. Может, и верно, так будет лучше для всех… Вот только сердце болит.
Женщина поднялась, по-прежнему прижимая сына к себе, не замечая привычного стенания спины, и повернулась, намереваясь отнести плачущего мальчика в дом, когда что-то темное зацепило ее взгляд. Словно мелькнула гигантская, смутная тень. Наклонилась над ними, заслонив небо. Всмотрелась пристально, равнодушно, оценивающе… Зашелестели деревья, осыпая сухой снег с ветвей, когда тень прошла рядом, незримая, но ощутимо мощная. Мальчик встрепенулся, взглянул куда-то смутным взором, прошептал невнятно: «Мам, это дракон?..»
Женщина не ответила. Ей хотелось бежать, но она заставила себя идти к крыльцу почти спокойно, не сбиваясь и не спотыкаясь, чувствуя спиной иную силу, которая, вроде бы, сгинула, едва ее нога нащупала первую ступеньку. Но так только кажется…
Второй день Праздника.
— Кир, куда ты? А репетиция?..
Возглас понесся следом, истаивая и теряясь бесследно.
Все еще живо помня реакцию дракона на успешную попытку воспользоваться его услугами в качестве транспортного средства и соблюдая негласный, но отныне навсегда нерушимый договор никогда не повторять ничего подобного, я увел из конюшни Гнезда лошадь.
… Прискорбно, но я не так много знаю об изнанке нашего города. Чаще всего обитая на улицах центральных, а на окраины заглядывая мельком, не имеешь понятия, что обратная сторона иных фасадов — крива, плохо чищена и неухожена. Или имеешь, но не думаешь об этом, пока не натыкаешься воочию.
Разноцветный театр оказалось найти нелегко, потому что был он мал и незнаменит, а поэтому пришлось изрядно попетлять по узким улочкам и мелким площадям в поисках верного направления. И насмотреться удалось вдоволь.
Обогнув старинный дом, сложенный из зернистого камня, который с фасада кичился искрящимися на свету поверхностями, я обнаружил, что с другой стороны он тускл и дряхл. И его обитателям то ли некогда, то ли лень, а то ли не на что обновить красоту камня.
Между прочим, всякая мелкая нечисть, что селится на окраинах города в откровенных трущобах, как умеет заботится даже о своих жалких хибарах. И иная лачуга — заплата на заплате, но расписана, ухожена и отремонтирована получше всяких хором. О чем это говорит? Да ни о чем, наверное… Или о многом.
Очередной поворот вывел меня на небольшую площадь, вымощенную желтыми, красными и голубыми кирпичами, в конце которой размещалось небольшое, слегка приплюснутое здание, вдобавок прихлопнутое великоватой крышей, как гриб — шляпкой.
Странное ощущение возникло у меня, когда я стал наискосок пересекать маленькую площадь… Неуютное. Я не сразу понял, в чем дело. И лишь уже почти у самого здания Театра сообразил — площадь была пустынна, но при это казалась неприятно оживленной. Присутствие других людей ощущалось почти болезненно, однако никого, кроме нескольких человек перед Театром, в пределах видимости не было… И еще: почти все окна домов, выходящих на площадь, закрывали ставни или, по крайней мере, занавески.
На крыльце здания, словно замерзшие птицы, нахохлившись сидели люди — человек двадцать. Кое-кто лелеял в озябших ладонях чаши, исходящие белесым паром. Кое-кто кутался в нарочито бутафорские плащи — надо думать, из костюмерной Театра,
