Фаня Шифман - Отцы Ели Кислый Виноград. Первый лабиринт
Новая жизнь вступила в свои права, а вы до сих пор словно пребываете в прошлом веке. Ничего с вами не случится, если по полтора часа в день вы будете приобщаться к современной культуре интеллигентного человека в духе современных стандартов!» — «А полтора часа в неделю недостаточно для приобщения к современной культуре интеллигентного человека?» — поинтересовался Бенци. — «Нет, недостаточно!» — отрезал Мезимотес, на его лице отпечатались нетерпение и скука.
— «А разве это не нарушение прав личности?» — «Каких таких прав личности?» — с тем же выражением нетерпения и скуки на лице нарочито монотонно, сквозь зубы цедил босс. — «Самому выбирать себе культурные предпочтения в рамках той культуры, в которой человек вырос, к которой имеет склонность, привычку, тяготение. Как получилось, что сейчас нас насильно тянут в иную культуру, да ещё привязывают это к работе?..» — «Никто никого насильно никуда не тянет! Запомните это, адон Дорон! В Эрании достаточно фирм и рабочих мест, если не по специальности, то в какой-нибудь другой, более или менее смежной области. А если не в Эрании, то в окрестностях, или ещё где-нибудь. У вас в Меирии, или, если хотите, в Шалеме… Никто никого не заставляет работать в престижной «Лулиании», с её прекрасными условиями и высокими заработками. Если вы не хотите приобщаться к нашим новым традициям силонокулла, если вас не устраивает струя подобающей цветовой гаммы — пожалуйста: вас никто не заставляет! И не держит!» — «Что, вопрос ставится уже таким образом?» — ошеломлённо произнёс Бенци, глаза его расширились, а Гидон побледнел. — «Ага! Именно таким! — с ласковой улыбкой, в которой проглядывало торжество, проворковал Мезимотес и легонько ударил ладонью по столу, как бы припечатывая сказанное. — Силонокулл естественно и органично вплёлся в живую ткань здорового организма «Лулиании». Наша престижная фирма — это живой, растущий и развивающийся организм. Невозможно без ущерба для нормального функционирования, позволять себе в процессе обновления оставлять в организме омертвевшие куски чуждой культурной ткани!..» — «То есть как?!
Традиционная музыка уже более не вплетена в живую ткань здорового организма «Лулиании»?
Ей на смену пришёл силонокулл?» — «Извините, адон… э-э-э… Дорон. Покорнейше извините нас, — преувеличенно вежливо проговорил Мезимотес, но в этих его словах, а главное — в тоне, каким они были произнесены, послышалась чуть ли не издевка, — но это так! Надеюсь, вы это запомните и не станете качать потерявшие всякий смысл права личности, застывшей в старом и отжившем!» — ласковым голосом и изобразив одними губами улыбку, заключил Мезимотес, при этом глаза его окончательно превратились в осколки колючих льдинок.
Бенци смутился и неловко пробормотал: «Итак, силонокулл… нынче определяет здоровье или нездоровье живой ткани организма «Лулиании», адони?» — «Именно так, адони!» — «Интересно, очень интересно… Неужели отношение к силонокуллу стало определяющим до такой степени, что может угрожать специалисту, автору важных разработок, увольнением! Разве культурные предпочтения — не личное дело каждого человека?» — раздумчиво произнёс Бенци. Мезимотес как будто пропустил его слова мимо ушей и заключил: «Я полагаю, что дискуссии на темы современной культуры мы перенесём на другой раз, когда вы после нескольких лекций уважаемого адона Арпадофеля будете более к ним подготовлены. Надеюсь, вы оценили моё к вам хорошее отношение: я дал вам возможность отвлечь меня от действительно важных дел, выслушал ваши разглагольствования, не имеющие отношения к тематике «Лулиании», да ещё и… — Миней многозначительно поглядел на часы, висящие над столом, и добавил со значением: — в рабочее время. Идите, работайте. И, хочу надеяться, что вы не позволите себе пренебрегать лекциями, которые уважаемый адон Арпадофель любезно согласился вам прочесть. Запомните на будущее: неприятие струи подобающей цветовой гаммы — столь явное проявление дурного и отсталого вкуса, что не может быть терпимо в интеллектуальном оплоте нашего славного города, каковым с самого своего основания является «Лулиания». Сегодня интеллектуальный символ современности — силонокулл. Это вам на лекциях популярно растолкует адон Арпадофель. Каждый лулианич должен постоянно ощущать моральную обязанность всемерно крепить славный имидж нашей фирмы. Или это уже не лулианич!..» Бенци молча повернулся и вышел от босса, Гидон, поникнув, шёл за ним следом.
«Я одного очень опасаюсь… — сказал Бенци друзьям в заключение своего рассказа о визите к боссу. — Мы все знаем, как силонокулл влияет на некоторых вполне здоровых, но особо восприимчивых к нему, людей. И звучат его пассажи в лучшем случае раздражающе… Как бы кому-то из нас во время лекций плохо не стало… А тут ещё каждый день…» — заключил красный от неловкости и разочарования Бенци.
Назавтра, когда вся компания пришла на обед в кафе, их встретил у двери хозяин и, не глядя на них, пробурчал: «У нас в кафе такой порядок: свою еду не приносить — вообще!.. Хотите сидеть в кафе — закажите наш товар. С принесённой едой — пожалуйста, только до двери!..» Бенци с изумлением посмотрел на товарищей, густо покраснел и спросил: «А кофе, просто кофе попить мы можем? Кофе с пирожком, булочкой…» — «Если при вас нет никакой еды. А раз уж вы берёте так мало, то и долго рассиживать тут я вам не позволю. И шуметь, всякие сходки, сборища устраивать — тоже: у меня уважаемое в Эрании заведение, солидное!» Бенци оглянулся на ребят и взглядом спросил: что делать будем? Гидон взял его за локоть, пробормотал: «Пошли. В скверике перекусим, а завтра придётся термосы приносить. Сегодня придётся чай пить на рабочем месте, каждому по отдельности, или парами-тройками…» — «Если и это не запретят…» — буркнул Ирми.
* * *Лекции, предназначенные исключительно для друзей Бенци Дорона, сопровождались поначалу достаточно безобидными, но неприятными силонокулл-пасссажами. Но их вкрадчивая агрессивность от лекции к лекции возрастала. К тому же всё это сопровождалось бешеным мельканием разноцветных лент и полос всевозможных цветов и толщины, демонстрируемым на огромном выпукло-вогнутом экране, который установили в знакомом холле специально для этих лекций.
Негромкие, вкрадчивые, и от этого ещё более жуткие звуки и бешеная пляска пёстрых полос и лент как бы пронизывали всё пространство маленького холла, и от этого казалось, что воздуха не хватает. Взрослые мужчины, отцы семейств, делали не очень успешные попытки скрыть друг от друга страх перед каждой очередной лекцией, как будто им предстояла операция без наркоза. Фанфарисцирующие речёвки Арпадофеля были напрочь лишены смысла, это был на удивление бессвязный набор слов, фраз, слоганов — если бы они произносились нормальным голосом и интонацией в академической строгой тишине.
