Александр Ладейщиков - Кот баюн и чудь белоглазая
— Кому? Нам? — засмеялся Коттин, кивая на ряды конных усольчан. — А будут возмущаться — в поход совсем не возьмём. Пусть сидят в своём храме.
— От злости лопнут, — хмыкнул Чудес. — Вперёд нас побегут. С амулетами и свитками вместо сабель.
— То-то же. В Белозерск всем попасть охота. Не забыл — вече на носу. Так что поспешаем.
За конными, с горожанами-десятниками во главе, шли наёмники — по трое в шеренгу, путаясь в ногах, зыркая белыми глазами, пугая ворон разбойничьими рожами. Глядя на их бороды, на серые казённые рубахи, подпоясанные кожаными поясами, на сапоги с квадратными носами, пошитые на один размер и ногу, смазанные дёгтем, воевода передёрнулся:
— Коттин, сам-то не боишься этих защитничков Родины?
— Воевода, отвянь. Не с Луны же они свалились. Наши же бабы их и нарожали. Сиськой кормили. В куклы с ними играли. Вот такое и выросло.
— Фу, это же подонки. Ну, со дна жизни, которые. Бандиты, короче. Забыл уже, откуда ты их вынул? Каторга!
— Зато жути нагоним. Нам же нужен князь, точно, воевода? А там вече, боярские семьи, купцы. Сам не желаешь в князья? — ухмыльнулся Коттин.
— Нет!
— А что так? Всех баб подгребёшь…
— Я думал, если честно, что ты сам метишь! — воевода Чудес посмотрел на бывшего Кота изумлёнными и честными глазами, почесал рыжий стриженый затылок.
— Я лучше тайным советником. Не то время сейчас — сидеть на троне, императора из себя корчить. Родина в опасности!
Бывшие каторжники прошли мимо, потянулись телеги, груженные разным скарбом — мешками с овсом, хлебами, крупой. Отдельно шли повозки с пиками, щитами, мечами и прочим боевым железом. Коттин разглядел местных купцов, отправившихся в поход с войском на собственных повозках, груженных сапогами, армяками, сушёной рыбой… Этот табор растянулся ещё на сотни метров — в конце передвигалось монументальное сооружение на огромных колёсах — на облучке сидела толстая баба в красном солдатском кафтане, помахивала кнутом.
— Вот сволочи, кто-то уже форму пропил, — проворчал воевода.
— Выдай всем по серебряной ногате — с условием, всё пропитое назад выкупить, на остальное погулять, — посоветовал Коттин. Воевода серьёзно кивнул, сморщил лоб, запоминая указание оборотня.
Огромный шатёр на колёсах проплывал мимо — баба улыбнулась военачальниками щербатым ртом, подмигнула — в закромах на колёсах плескалась огромная бочка браги, помимо десятка крынок крепкой медовухи. За пологом раздался женский смех, визг — колесо подпрыгнуло на камне, в разрезе сверкнули тёмные глаза, промелькнуло весёлое женское лицо.
— Маркитантки, — уважительно промолвил древний странник.
— Кому война мачеха, кому мать родна, — засмеялся воевода.
— Поставь их на стоянке в центре лагеря, рядом с нашим шатром. Под общей охраной.
— Ясное дело, — ухмыльнулся Чудес. — Чтоб ни разбежались?
— Чтоб наши дружинники их штурмом не взяли!
Когда прогнали небольшое стадо овец, пару коров и десяток лошадок, бывшие беглецы неспешно спустились с пригорка, направили коней вслед войску.
— Всё-таки боязно мне это войско в город запускать, — воевода сморщил лоб так, что зашевелились уши.
— Когда начнут грабить стольный град, повесим десяток. Ближе к вечеру, — зевнул бывший Кот.
Вскоре вдоль тропы запылали костры — десятники распоряжались умело, будто всю жизнь ходили в походы — лесным людям ночевать у костра привычно, не в новинку. Жарили мясо, жевали припасы — рыбу, чёрный хлеб. В середине лагеря поставили шатёр, разделили его пологом на две половины, для военачальников. Коттин лично поставил охрану — из усольских, велел сторожить по двое, по полночи, отгонять своих, высматривать чужих. Позвали дам из обоза — те явились в булгарских шелках, в цветастых платках, с медовухой и корзиной фруктов — яблок, груш. Пировали весело, весьма много выпили.
Ночью Коттин завалил подружку на ковёр, та пьяно хихикала, липла с поцелуями. Лихорадочно сорвали одежды, накрылись одеялом. Коттин гладил груди с фиолетовыми сосками — женщина громко дышала, тянула на себя, наконец, громко застонала.
Война приобретала привычные черты — как и всегда в течение многих веков.
* * *Мишна заняла палату на втором поверхе рядом с княгиней Рогнедой, как бы в качестве придворной девушки при высокородной особе. За окном, составленным из множества драгоценных стеклянных кусочков, шумел майдан. Девушка сидела перед зеркалом, расчёсывала волосы — её муж, вернее любовник, Стефан, только что ушёл домой — в избу верного Чухрая. После ночи любви губы распухли и покраснели, внизу болело — юноша был страстным и необузданным. Мишна запудрила синяк от неумеренного поцелуя на шее, взяла в ладони груди, нежно погладила их, вытянула ноги — потянулась, словно большая кошка, промолвила капризным голосом:
— Под глазами мешки, губы распухли, в самом нежном месте мозоль, все мужики — козлы. Ещё на рынке с утра орут!
Ангел на правом плече пожал плечами, сложил крылышки, засунул пергамент в хитон:
— Ваш заказ на сегодняшний день принят! Только зачем Вам всё это?
Чёртик на левом плече захихикал, показал ангелу рога из пальцев, уши, ещё что-то непотребное.
Ангел плюнул за плечо, расправил крылья, улетел куда-то вверх, прямо сквозь потолок.
Девушка встала с мягкого стула, позвала:
— Хава, помоги одеться! Принеси синее платье!
В двери заглянул молодой стражник, из своих — как-то так получилось, что вокруг девушки вращалось всё больше людей из верных последователей. Чуть ли не больше, чем гридней вокруг княгини. Мишна, пошептавшись со старой Хавой, велела относиться к Рогнеде со всем почтением, соблюдать все внешние знаки вежества, все общепринятые ритуалы. Стражник кивнул, за дверями послышались шаги, в палату вошли девки с одеждой, с тазом тёплой воды, с притираниями, мылом, помадой, бельём, платьями — последней вошла бывшая рабыня.
— Чего изволите, принцесса?
Гридень, из новых, дремавший возле дверей Рогнеды, почесался, вяло подумал — не перейти ли на службу к молодой княжне? За дверями была тишина — княгиня изволила почивать долго, до обеда — ночами спала плохо, металась, кого-то звала.
* * *Пам Папай бродил по майдану, присматривался к товарам — не Словенск, конечно, но короб соли купить бы, не помешало. И отрез сукна.
Сразу за мясными рядами, возле лавки торговца солью стояла толпа баб — слышалась визгливая ругань, крики и хохот. Папай, придерживая кожаный кошель на поясе, направился к толпе, приглядываясь, что к чему.
— Вот этот коробок за ногату? — толстомясая хозяйка совала к носу торговца берестяную шкатулку размером с кулак.
