Майкл Стэкпол - Война темной славы
Мне действительно было там неплохо. Ней и Ли давно уже уехали на юг, в Вальсину, спеша попасть домой до наступления зимы. Но все равно в городе было полно знакомых, и меня многие навещали, а Каварр с большой радостью демонстрировал мне, как идет восстановление города. И даже Резолют и Спринт ненадолго задержались; они уехали на корабле в Ислин, когда стало известно о триумфальной победе принца Августа в Окраннеле и его возвращении.
На следующий день после того, как я рассказал о своих приключениях, принц Скрейнвуд уехал в Ислин. Я без сожаления узнал о его отъезде. Конечно, я слышал старую пословицу, что друзей надо держать близко, а врагов еще ближе, но почему-то считал, что мои единственные враги остались на севере.
Я понял свою ошибку весной, когда в крепость Дракона пришел корабль с приказом привезти меня в Ислин.
Глава 44
Мне, видимо, следовало догадаться, что все не так просто, задолго до того, как я поднялся на палубу «Тектуса», чтобы отплыть в Ислин. За все время, проведенное мной в крепости Дракона, меня ни разу не пригласили в зал Рыцарей Феникса. А если быть совершенно честным, то я и не стремился войти в контакт с Рыцарями, потому что мои воспоминания о ритуалах были связаны с Ли, Неем и лордом Норрингтоном. Я в ту зиму занимал себя чем угодно, лишь бы только не возвращаться к этим воспоминаниям.
Точнее говоря, мне следовало сообразить, что Рыцарям полагалось бы призвать меня пред свои очи, чтобы похвалить за выживание и расспросить о кончине лорда Норрингтона или хотя бы укорить за то, что не сумел умереть вместе с товарищами. На крайний случай они могли бы проверить, как я ознакомился с обязанностями моего ранга. Рыцари не давали о себе знать, и хоть я проводил много времени с Каварром, он ни разу не подал мне знак, что он знает о Рыцарях, а уж тем более о том, что сам председательствует в их ложе в крепости Дракона.
Присланный за мной корабль «Тектус» был невелик, с одной мачтой и всего восемью веслами. Он не мог развивать большую скорость, так что рассчитывать приходилось лишь на то, что ветер и море будут нам благоприятствовать. Таготча позволил нам отплыть без помех, а редкий для этого времени года северный ветер погнал нас на юг. Мы обогнули Воркеллин, проскользнули мимо Вруны, Веля и Вильвана, как невидимки.
Притерпеться к меню из сушеного мяса, рыбного рагу и черствых бисквитов оказалось ненамного легче, чем к команде. Они почти не замечали меня, капитан обращался ко мне только в тех случаях, когда не замечать моего присутствия было просто неприлично. Единственный, кто разговаривал со мной все это время, — человек из Ориозы, прибывший за мной и ведущий все мои дела.
Кэбота Маршэма я и тогда считал, и сейчас считаю омерзительнейшей личностью, с годами он стал еще мрачнее и еще большим интриганом. Он относился ко мне с презрением, которое я поначалу принял за своего рода ревность или задетое самолюбие, что из-за такого юнца (я был младше его на пять лет) ему приходится терпеть две долгие недели на море в такое холодное время. Волосы, тогда еще покрывавшие его голову, были мягкие и тонкие, но еще тоньше были у него ручки и ножки. Во многих отношениях он производил впечатление ребенка, притворяющегося взрослым, и это впечатление не меняли едва наметившиеся усики, пробивающиеся над верхней губой.
Маршэм все время приставал с расспросами о моих приключениях, и за отсутствием другого общества я совершил ошибку — вступил в разговоры с ним. Я рассказывал ему все подробно — про все беседы и встречи, считая их настолько безобидными, что их не стойло опускать при пересказе, он же из всего услышанного сплел такую паутину, что я в ней запутался, прежде чем сам это понял.
Мы благополучно доплыли до Ислина, и меня сразу отвели в крепость Грипс. Мне предоставили несколько комнат и двух слуг, так что я не мог остаться наедине с собой. Они предусмотрели все мои потребности и, должен сказать, ничего при этом не упустили. Гардероб в моих покоях просто ломился от одежды точно моего размера.
Через два дня после моего прибытия было решено, что я уже «оправился» от долгого переезда и готов представить отчет. В сопровождении гвардейцев я спустился в Большой зал и уже при входе в комнату получил первый серьезный удар. В последний раз, когда я был тут, это было помещение Совета королей; тогда, во время Фестиваля Урожая, здесь сидело не меньше дюжины представителей разных народов. Сейчас же тут были расставлены длинные ряды столов, как скамьи для гребцов на галере, и присутствовали вожди или посланники всех народов мира. Над каждым с потолка свисал его национальный флаг, среди них было три знамени эльфов, и даже была представлена пара земель урЗрети.
Герцог Рид Ларнер, канцлер королевы Ланиветты Ориозы, представил меня королевскому собранию. Он заставил меня поклясться в том, что я буду говорить только правду, что я и сделал, потом попросил меня рассказать вождям всего мира о нашем походе. Я постарался выполнить это как можно лучше, и, конечно, на этот раз говорил я логичнее и вразумительнее, чем когда рассказывал Дотану Каварру и принцу Скрейнвуду в крепости Дракона.
Я сообразил, что предстал перед судом, только когда закончил свой рассказ и посыпались вопросы. В дальнем конце зала поднялся посол из Нибаля:
— Правда ли, что в крепости Дракона вы ударили принца Скрейнвуда из Ориозы, причем дважды?
Я запнулся: в своем рассказе я об этом обстоятельстве не упоминал.
— Это правда. Он впал в панику перед лицом врага. Его надо было привести в чувство, и мне пришлось пару раз его стукнуть.
В ответ на мои слова среди королевских персон поднялся ропот. Я сообразил, да, видно, поздно: не следовало заявлять об этом лицам королевской крови. Я только на одно надеялся — что их возмутила моя грубость. Ну, а уж если они не могут даже допустить, что кто-то из их рода нуждается в приведении в чувство, — ну, тогда весь мир летит к черту.
Еще один спросил, правда ли, что я бездумно выкинул могущественное оружие, которым можно убить сулланкири, зашвырнув его в море. Следующий поинтересовался: как это так случилось, что все мои товарищи, намного более опытные, чем я, в вопросах ведения войны, погибли в Борагуле, а я выжил?
— Именно этот вопрос я сам себе задаю каждый день.
— И как вы сами отвечаете себе на этот вопрос?
— По-вашему, если бы у меня был ответ, стал бы я каждый день задавать себе этот вопрос?
В итоге все постепенно свелось к выяснению неясных деталей, и мне показалось, что цель допроса была одна: формально зафиксировать, что члены делегаций выслушали и меня, и всех, кто говорил обо мне. Когда вопросы иссякли, меня отвели назад в мои апартаменты и заперли. У меня, как я уже говорил, имелось все необходимое, но отсутствие свободы угнетает больше, чем любые цепи. Мне не разрешали принимать посетителей, посылать и получать письма.
