Наталия Аникина - Кошка, которая умела плакать
Анар принял свой двуногий облик — так ему было проще колдовать, но прежде чем он успел не то что дать отпор магии этого дома, а даже понять, что она такое, Аниаллу схватила его за рукав, потянув за собой.
Спасаясь от неведомой магии, алаи бежали по коридору, видимо, опоясывающему всё здание. Красноватое сияние всё не отставало, словно ему непременно хотелось подпалить хвосты кошкам, едва не выскакивающим из шкур от бешеной гонки. Ни единого бокового прохода, никакой, хоть маленькой щелочки, — ничего не попадалось им на пути.
Наконец впереди показалась какая-то дверь: светлое дерево, окованное чёрным металлом. Анар пинком распахнул её, даже не успев подумать, что может скрываться за ней…
Первым, что он увидел, были изумлённые лица двух алаев, стоящих около окна. Один из них обернулся к Анару, оскалившись и выпустив длинные когти. Выхватив из-за спины короткий клинок, так и лучившийся от наложенной на него магии, он стремительно двинулся на Анара. Его товарищ, наоборот, стоял совершенно неподвижно. Не разбираясь, что было тому причиной, сын Амиалис прыгнул на первого алая. Тот выставил перед собой клинок, готовясь пропороть нападающему брюхо, но Анар и не думал бросаться на него спереди. Он перемахнул через соперника и схватил его сзади за шею. Острые клыки проскользнули в щель между доспехом и шлемом, с хрустом раздробив позвонки. Тело алая дёрнулось, и он испустил дух.
— Его ты тоже будешь есть? — осведомилась Аниаллу, подходя к поднимающемуся на две ноги Анару.
— Нет, — поморщился он, — меня воротит от самого их запаха… нет, не от запаха, от чего-то… в них.
— Душа с гнильцой, — покачала головой алайка. Она подошла к застывшему у окна алаю, которого, ещё до того как Анар успел напасть на своего противника, вогнала в столбняк. Теперь на смену оцепенению пришёл волшебный сон. Алай мешком повалился на пол. Внимательно разглядев его смуглое лицо, такое безмятежное сейчас, одежду и оружие, Аниаллу нашла, что он не отличим от обыкновенного руалца из Энхиарга.
Анар встал рядом с ней, рассматривая «соню» и прикидывая, как можно использовать его и то, что было при нём. Он нагнулся и снял с головы алая золотой шлем. Повертев в руках, Анар надел его, продев уши в предназначенные для них прорези, и повернулся к Аниаллу.
— Глаза, — сочувственно проговорила девушка, — но издали спутать можно, если ты ещё спрячешь волосы, — она направилась ко второму поверженному врагу и проделала все то же, что и Анар. Шлем был ей велик, и девушка имела довольно забавный вид. Вдобавок она накинула на плечи плащ, снятый всё с того же алая, и только тогда, замаскировавшись под местную кошку, осмелилась подойти к окну, около которого уже стоял Анар.
Город, раскинувшийся перед ними, был огромен. Чёрный, золотой и белый камень его домов, улиц и статуй блистал идеальной чистотой — многие сотни рук трудились над этим… сотни рабских рук. Глядя на город, Аниаллу не могла не думать о тех, для кого он был тюрьмой, и о своих соплеменниках, бывших в ней тюремщиками… и палачами.
Своим мысленным взором она видела страдающих от бессильной злобы на захватчиков, рабов, пленников, жертв чей-то злой воли, принесённой в этот мир — а может быть, миры — её собратьями по ушам и хвосту… От этой мысли сдавливало грудь, словно тисками чужого отчаянья и собственного стыда… стыда за содеянное алаями. Алу думала и о тех, кто вовсе не слаб, кто сможет и захочет бороться, о тех, кто ждал её дома и не сражался лишь потому, что не знал о происходящем здесь… Но и они тяжестью своих будущих страданий пригибали Алу к земле, ведь это она первая обнаружила этот Камень, этот мир, это Зло… и ничего она не может сделать, хотя обязана… Сколько их — сотни, тысячи, десятки или сотни тысяч? Каждая из их бед ощутимым грузом ложилась на хрупкие плечи Аниаллу… Обязана?
Вдруг, словно в мозгу Аниаллу произошёл странный щелчок, картина чудесным образом преобразилась: не было больше безликой, страдающей массы, сонма существ, настолько слабых и жалких, что каждый наделённый силой был просто обязан помогать им, убогим. Словно из пелены тумана проступили лица особенные, бесконечно дорогие. Лица родных — Селорна с Малауром и Иреры; друзей — Ирсона, Эталианны; тех, кто учил Алу — Гвелиарин, старого мага Тейна, Диреллеи и Канирали; просто созданий, милых её сердцу — девочки, попросившей отдать ей спасённую кошку, и парнишки-философа, ценителя женской красоты, возлежащего на изгороди дома ан Ал Эменаит, её дома, который она и должна — нет! — нестерпимо жаждет защищать от всех, кто посягнёт на его благополучие. Потому… потому что это её дом, её друзья и любимые! И ей так хотелось помогать им, будто они были частью Алу, и, спасая их, она спасала себя.
Алу — перепуганная, слабая девушка в мире, полном врагов, способных сотворить с ней такое, о чём лучше и не думать, — вдруг почувствовала удивительную радость и приятное возбуждение от всей этой ситуации, более того, она понимала, что вызывает у неё казалось бы столь нелепые эмоции. Она радовалась тому, что первой оказалась здесь, первой из всех, кого она любила, и что именно ей выпала честь защищать их… потому что делать им добро — и есть счастье! И эти простые мысли вдруг вернули Аниаллу к жизни, не просто вернули, а наполнили её новым, истинно алайским смыслом.
Поток мыслей и чувств прервался — ее внимание привлек гулкий звук, изданный каким-то неведомым девушке инструментом. Вслед за первым ударом последовали ещё три. Взгляды Анара и Алу метнулись к источнику звука — им оказалось одно из зданий, стоящее на восьмиугольном искусственном холме, словно статуя на постаменте.
Внизу, на улицах и балконах, алаи дружно распластались ниц. Там, в вознесённом над городом храме, явно начиналась не обычная церемония. Анар пристально вглядывался в даль, но как ни старался, рассмотреть и расслышать, что же происходило там, за рядом колонн, он не сумел. А любопытство, проклятое и благословенное алайское любопытство, жгло его изнутри, заставляя все мысли стекаться в одну сторону — к храму. И вот, забыв об опасности, алай сотворил заклятие, позволившее его зрению и слуху проникнуть в храм.
Анар внимательно разглядывал приближенный зал. Он был просторен и отделан в чёрных и синих тонах. Все его скудное убранство состояло из нескольких прямоугольных щитов резного камня, изображающих сцены богослужений — они стояли между колонн на приподнятом участке пола, тянувшемся вдоль стен, — да нескольких статуй по обе стороны входа, каких-то уж слишком негрозных, с пугающе-отстранёнными, застывшими в спокойствии лицами.
Напротив широкого входа, на ещё одном возвышении стоял алтарь, а дальше, там, где пол поднимался ещё выше, мерцал высокий, но не достигающий потолка экран из полупрозрачного синего камня. За ним горели огни. Покачиваясь словно от порывов ветра, они отбрасывали на экран причудливые блики и пускали десятки теней плясать по синей глади под пение жрецов. А те, застыв в проёмах между щитами и колоннами приутопленной в стену галереи, стояли со странного вида светильниками в руках, и лишь губы их шевелились. Анар с трудом разбирал слова гимна, который они исполняли — язык местных кошек напоминал руалский, но был сильно искажён, а многие слова в нём и вовсе были неясны, — видимо, их привнесли из других наречий. И всё же общий смысл песнопения был ясен Анару: жрецы призывали Аласаис. И лучше бы ему не слышать, для чего… Алай невольно поморщился — здесь перещеголяли даже жрецов Руала.
