Элизабет Кернер - Малый драконий род
Я был рожден не там, где надо, место мое среди иного народа. Мне приходилось читать то немногое, что сохранилось от записей Владыки демонов, и он в них говорил то же самое.
Из меня вышел бы демон куда лучше, чем любой из ракшасов, которых я когда-либо встречал.
Глава 14
ИСТОРИИ ИЗЛАГАЮТСЯ
Ланен
Проснувшись, я обнаружила, что лежу одна. Боли не было и в помине. Я уселась на постели, зябко поежившись, и тут поняла, что ставни отворены. Луна почти зашла, но по-прежнему было достаточно света, чтобы различить возле низкого оконца бесформенную фигуру, покрытую серебристым водопадом, отражавшим последнее мерцание лунного света.
Тихо встав, я подошла к нему. Он спал, опершись левой рукой о подоконник и положив голову на плечо; в другой руке он сжимал свой венец с самоцветом. Как все спящие, он казался беспомощным; но когда я стала перед ним на колени, чтобы заглянуть ему в лицо, то затаила дыхание. Он был... о милостивая Владычица, он выглядел таким печальным!
Выражение его лица точно пронзило мне сердце. Я не знала наверняка причины его печали, однако венец в его руке говорил о кантри. Общался ли он со своими далекими родичами? И была ли горесть его вызвана сожалением о прошлом, которого уже не вернуть? Мне доводилось видеть, как Вариен прилагал все силы, чтобы примириться со своими человеческими слабостями. В тайных глубинах своего сердца я понимала: неизвестно еще, как бы я повела себя на его месте, если бы мне вдруг пришлось навсегда распрощаться со своим привычным обликом, пусть даже ради дорогого мне существа.
Правда, выбора у нас обоих все равно не было: в том, что случилось с нами, мы были не властны. Мы знали, что за этим превращением каким-то образом стоят наши собственные боги, но от этого нам нисколько не становилось легче. Какой бы сильной ни была его любовь ко мне (в чем я ничуть не сомневалась), я все же знала, что он горько скорбит по тому, что утратил. Да и как не скорбеть? Когда он впервые по-настоящему осознал в тот день на Межном всхолмье, что ему уже никогда не суждено летать, печать горя у него на лице была такой, что сердце мое отчаянно заныло, а в глубине души я почувствовала, что во всем этом есть и моя вина. Джеми был прав. Я отправилась в плавание через море, чтобы изменить мир, и изменила его. Если бы плата за это была востребована лишь с меня, я бы вполне могла с этим примириться, но из-за меня погиб владыка кантри.
Сейчас мы с Вариеном находились на распутье. Теперь, когда мне уже не угрожала неминуемая гибель, нам нужно было многое друг другу сказать. Мы и до этого в страхе и гневе много чего наговорили один другому, но все же следовало признать, что за подобными речами скрывается истина. Когда Акор преобразился, мы довольно быстро приняли волю богов и примирились с судьбой; но теперь казалось, будто сон этот кончился и на нас хлынул ясный утренний свет, резкий и безжалостный. Теперь нам нужно было принять всю действительность произошедшего — это было нелегко и стоило нам обоим немалого.
Я вовсе не собиралась взывать к нему на Истинной речи, однако мне нужно было достичь его сознания, а этот способ казался мне вполне естественным. Я не знала, услышит ли он меня и хочу ли я сама этого, и не стала прибегать к помощи слов. У меня их и не было. Что я могла сказать? Единственное, за что можно было еще ухватиться на уходящей из-под ног земле, что по-прежнему переполняло мне разум и отдавалось в сердце, — это песня, которую мы с ним сложили вместе. Когда он еще пребывал в облике кантри, мы с ним мысленно предавались полету влюбленных, и во время этого полета у нас родилась песня, в которой души наши слились воедино, она была живым воплощением нашей любви. Уж это-то, по крайней мере, было правдой. Наши души, в сколь бы разных телах они ни заключались, были родственны, близки. Лишившись слов от любви к Вариену, осознавая горестное отчаяние, что переполняло его, я все же слышала, как у меня в голове неумолчно звучит наша с ним песня. Я опустилась подле него на колени. Не прикасаясь к Вариену, я отворила свой разум и принялась нашептывать ему этот сокровенный напев, нежно и самозабвенно; вскоре песня набрала силу, питаемая моей любовью и пониманием, и я продолжала делиться с ним своими внутренними чувствами благодаря заветной мысленной связи, что объединяла нас.
Вдруг я начала понимать, что в песне что-то изменилось — и продолжает меняться. Она сделалась сложнее, проникновеннее, и теперь в ней чувствовались горести и боль — там, где прежде были лишь радость и восхищение. Мне казалось, словно... нет, не знаю, как описать. Закрыв глаза, я прислушивалась к собственному пению, и голос, звучавший в моем разуме, увлекал меня туда, где я вовсе не ожидала очутиться. Мелодия была все той же, но теперь она казалась еще более яркой, живой. Она была глубже, разнообразнее и теперь куда больше походила на настоящую, истинную. Я привнесла в нее все, что с нами произошло с тех пор, затрагивая и скорбь Вариена, и свою собственную печаль, вплетала в песню все новые мотивы и настроения...
Я посмотрела на него с улыбкой, зная, что он пробудился. Сама я ни за что не сумела бы настолько преобразовать песню, но кантри — величайшие творцы музыки на свете. Глаза его заблестели во тьме, освещенные лишь звездным светом, лившимся из окна. Я решила, что блеск этот, должно быть, вызван слезами. Мы оба встали с колен, продолжая негромко напевать вдвоем на Языке Истины, и он протянул мне руки, ладонями вверх. Я легонько положила на них свои ладони, всем телом ощущая трепет, когда наши мысленные голоса сначала смешались, потом разошлись и вновь тесно переплелись, прежде чем одновременно кануть в тишину.
Вместе.
...Когда замолкли последние отзвуки песни, я стояла, не шевелясь, закрыв глаза. Я понимала теперь, что скорбь, охватившая Вариена, была безмерно глубока: ее не залижешь, как царапину, полученную в пылу любовной схватки, не сгладишь нежными заверениями в преданности. Я не смогла бы пошевелиться, даже если бы захотела. Мне нужно было знать, что в нем сильнее — любовь или боль, и не обернулась ли его горечь сожалением — глубоким, точно море, и древним, как само время...
"Ланен, Ланен. Сердце мое, жизнь моя, как ты можешь мыслить о таком? — спросил он, нежно держа меня за руки. — Ну же, Ланен Кайлар, взгляни на меня", — добавил он.
— Взгляни на меня, — повторил он вслух. Я раскрыла глаза. Вокруг было темным-темно.
— Я тебя не вижу, — проговорила я, но голос меня подвел. Проклятье!
— Ты пытаешься глядеть не тем, чем следует, — ответил он. Святая Владычица, голос его был чудесен! — «Посмотри на меня своим сердцем, милая моя Ланен. Истинная речь — лишь часть того, что зовется Языком Истины, используй же этот дар в более широком смысле. Тогда ты увидишь, дорогая».
