Р. Скотт Бэккер - Око Судии
— Пойдем, — сказал он. — Пора догонять остальных.
Проходя мимо сержанта, Мимара не скрывала своего отвращения. Она шла походкой рабыни с амфорой на голове. Когда она ступила на тропинку, все расступились, отходя в пыльную целину.
Старому волшебнику показалось, что ликует она не только оттого, что отступает темнота, но и оттого, что отступают воспоминания о причиненном ей зле.
Ахкеймион шел за ней, пока не поравнялся с Сарлом. Тот стоял, чуть сгорбившись под тяжестью котомки, ремни которой собрали складками кольчугу у него на груди. Стоя рядом с ним, Ахкеймион вспомнил о мертвом Заступе, о сердце и об известии, что они не одни в этих черных, как утроба, пещерах. Свет Мимары стремительно удалялся, и взгляд Сарла метнулся к надвигающейся темноте. Не проронив ни слова, оба двинулись вслед за девушкой.
— Чего ты хочешь, сержант?
После прохода артели в воздухе ореолом висела пыль, и Ахкеймион почувствовал, как она забирается в рот и облепляет изнутри. Слова хотелось не выговаривать, а выкашливать из груди.
— Капитан попросил с тобой поговорить.
В темноте лицо Сарла казалось еще более сморщенным. Оно было серым и перекошенным, как у выкопанного из земли трупа. Волшебник сделал глубокий вдох, чтобы унять ощетинившееся напряжение тела, и с трудом подавил желание сжать кулаки. Нечто подобное он испытывал всякий раз, когда Сарл ошивался слишком близко — с тех пор, как этот человек разбил его чашу с вином в «Поджатой лапе».
— Вот как.
— Да, — шумно выдохнул Сарл, улыбаясь, как дядюшка, домогающийся дружбы с родным племянником. Такова была его непрестанная наигранность: даже когда чувства соответствовали случаю, их сила была совершенно несоразмерной. — Понимаешь, он считает, что ты… слишком честный, что ли, так скажем.
— Честный, значит.
— И заносчивый.
— Заносчивый, — повторил Ахкеймион. Этот разговор двух сумасшедших начинал его утомлять. Его терпение было глубоким омутом, а каждое слово Сарла — словно камень…
— Послушай, — сказал Сарл. — Ты и я — образованные люди…
— Уверяю тебя, сержант, у нас с тобой исключительно мало общего.
— Эх! За свою дипломатичность старый Сарл получает одни лишь огорчения!
— Дипломатичность.
— Да, дипломатичность! — неожиданно грубо выкрикнул он. — Это когда всякую благовоспитанную срань говорят разным сраным благовоспитанным придуркам!
Мимара уже ушла довольно далеко, поэтому двигались они в последних тусклых отсветах, выбирая дорогу по памяти — не люди из плоти и крови, а очертания людей. Сарл представлял угрозу, и для него лично, и для его предприятия — если раньше Ахкеймион это лишь подозревал, то теперь знал доподлинно. Надо всего лишь заговорить с этим ненормальным по-настоящему, истинным голосом, прямо здесь и прямо сейчас, и угроза исчезнет, превратится в такой же пепел, которым усыпан пол этого мертвого дворца.
— Что ты себе возомнил? — продолжал безумец. — А ты не подумал, что Капитан прекрасно знает, что он идет по сплошной гробнице? Ты не подумал, что он бы приказал Клирику осветить ее, если бы захотел? А ты что делаешь? Решил показать всем эти кости! Решил простым людям дать понять, что они идут под нечеловеческими гробами. Темнота защищает, а не только угрожает, колдун! Кроме того, ты должен помнить главный закон!
В том, что он говорил, была своя резонность. Но с резонностью та же история: она такая же шлюха, как судьба. Ею, как веревкой, можно опутать и привязать любое злодеяние…
Еще один урок, усвоенный рядом с Келлхусом.
— Что, очередной «закон тропы»?
— Именно так… Эти законы превратили нашу артель в легенду Пустошей. Слышишь? В легенду!
— И каков же главный закон, сержант?
— Капитан всегда знает, что делает. Ты слышишь? Капитан всегда знает!
В один миг вся простецкость, смысл всех хитрых многозначительных ухмылок сержанта свелся к одной простой истине: Сарл не просто уважал своего Капитана — он боготворил его. Ахкеймиона переполнило настолько мерзкое отвращение, что захотелось сплюнуть. Столько лет прошло, и опять он идет в походе с фанатиками!
— Думаешь меня запугать? — выкрикнул он в ответ. — Ишь какой почтенный ветеран твой Капитан, скажи, пожалуйста! Я всякого перевидал, сержант. Я плевал под ноги самому аспект-императору! Я обладаю силой, которая может расколоть горы, обратить в бегство целые армии, превратить твои кости в кипящее масло! А ты вообразил, ты позволил себе предположить, что можешь меня запугать?!
Сарл рассмеялся, но сдержаннее и осторожнее.
— Ты, колдун, покинул пределы, в которых работают твои умения. Это — тропа, а не Священная война и не какая-нибудь дьявольская колдовская школа. Здесь наши жизни зависят от решения наших собратьев. Одно колено подогнется — десятерых за собой потянет. Помни об этом. Второго предупреждения не будет.
Ахкеймион знал, что должен проявить благоразумие и дружелюбие, но он слишком устал и слишком многое произошло. Все уголки его сердца затопил гнев.
— Я — не один из вас! Я не колдун и уж точно не Шкуродер! И не тебе, приятель…
Ярость вспыхнула и погасла, вышла наружу, как дым.
Сарл прошел несколько шагов, прежде чем заметил, что он один.
— Что такое? — тревожно спросил он из непроницаемой темноты. Огоньки впереди висели в абсолютной черноте, освещая маленькие фигурки людей, бредущих в пустоту.
За долгую жизнь Ахкеймиона не раз спрашивали, каково это — видеть мир сокровенным видением Немногих. Он обычно отвечал, что мир видится столь же многогранным и разнообразным, как и тот, который раскрывается обычным органам чувств — и так же трудно поддается описанию. Порой Ахкеймион говорил, что это похоже на особого рода слышание.
Забыв про Сарла, он смотрел вниз, не видя ни земли, ни своих ног. Кажется, он слышал возгласы: Шкуродеры выкрикивали их имена.
Внизу, прямо под ними, на много миль протянулись галереи, скрытые внутри погребенного под пылью фундамента. Раньше Ахкеймион знал это абстрактно, как образ, нарисованный неуверенными красками с палитры памяти. Но теперь он чувствовал эти убегающие пространства, чувствовал не впрямую, но как скопление отсутствия признаков, ощущал там, внизу, пропущенные стежки в строчке на ткани бытия.
Хоры…
Слезы Бога, не меньше десятка, и их несло на себе нечто, рыщущее в пещерах у них под ногами.
Внутри бунтовали мысли и чувства, что часто предвещает катастрофу. Предчувствие смысла там, где никакого смысла не найти, не потому, что смысл слишком прост, но потому, что слишком мал на фоне окружающих его тайн.
