Оксана Демченко - Королевский маскарад
– Не смею возражать, – смиренно кивнула королева. – Ты редко просишь за моих детей.
– Но всегда по делу, – огладил бороду Рртых и лукаво улыбнулся. – И учти, я на тебя управу знаю. Вот перестану гостить – и все дела. И любимого внучка Бронга отлучу от вашего с ним пивного заводика.
– Тиран, – ужаснулась Сэльви. – Не верю! Ты наше новое темное «Старый горн» пробовал? А красное, «Лава под солнцем»? Ох, только посмей сказать, что не ценишь наше крепкое, на черном перце, «Угольный забой». Мальчик только-только отпраздновал совершеннолетие, у него талант! Я тебя, того… прокляну!
– Меня? – удивился Рртых. – Ох, не серди старого короля, клянусь кривой киркой! И изволь эдак вот сверкать глазами на мужа, чтоб не возражал и парнишку не расстраивал. Иди, Элло, я все уладил… – Король задумчиво глянул на ведьму. – Сэль, душа моя, налей, кстати, «Угольный забой»-то, за-ради примирения! Неужто я такую новинку пропустил?
Королева возмущенно фыркнула и убежала в ближнюю кладовую, прихватив огромную серебряную кружку с чеканкой – личную, в нее можно наливать только Рртыху. Еще бы, сам такую сработал.
Лоэль поднялся из кресла, поклонился королеве гномов, которая готовила так же замечательно, как мама. А еще – была талантливой знахаркой. И первая прислушалась к переживаниям юного принца, помогла с зимними заклятиями, охотно рассказав известное гномам и созданное ими для подгорных нужд. Потом разрешила своей властью бывать без ограничения в закрытой библиотеке знахарей на нижних ярусах Иллора, где имелись безмерно древние свитки, сохраняемые особой защитой знахарей от разрушительного влияния времени и сырости. Принц смотрел на пергаменты – тогда гномы еще не знали бумаги – не дыша. Эти записи созданы во времена древней войны с демонами. Писали их не только гномы, но и эльфы, два народа многое делали вместе, стараясь одолеть ужасного врага. Лоэль изучил все, что мог. И тогда королева – он не сомневался, именно маленькая изящная Тафи Гррхон – мягко посоветовала Рртыху переупрямить лучшего друга, Орильра… А со своей королевой рыжий гном никогда не спорил, это все в горах знали.
Лоэль получил на день рождения, в присутствии победно улыбающейся Сэльви, довольно кивающего Рртыха и благодушно настроенной Тафи ларец с заметками. Там были все черновики, до последнего листочка. И принц заподозрил, что папа Орильр, как и повелитель гномьего Иллора, не спорит с женой.
Он кое-как высидел тягуче длинные часы официального застолья, сгреб подарки – и побежал в свою комнату читать заветные записи.
Поднял крышку плоского деревянного ларца – и несколько листков разлетелись по комнате. Они лежали плотно, и оказалось их куда больше, чем смел надеяться Лоэль в самых своих несбыточных мечтах. Принц упал на колени, торопливо собирая страницы, и тогда увидел впервые то, из-за чего увлечение зимней магией переросло с годами в хроническую болезнь.
Он всегда знал, что отец неплохо рисует, хоть и не любит показывать своих работ, полагая их баловством. Может, на фоне таланта художников Лирро – именно так и показалось бы взыскательному критику. Но, скорее, короля раздражала возможность быть если не лучшим, то одним из первых – слишком во многом. Орильр полагал, это мешает развиваться молодым. Король плохо принимал попытки восхищаться его опытом и талантом. «Разве есть заслуга в том, чтобы родиться прежде иных?» – говорил он обычно.
На листке бумаги, выпавшем из ларца, был рисунок, выполненный тончайшим гномьим чертежным графитом. По белому как снег полю бумаги скакал единорог. Он выглядел прозрачным – и сквозь хрусталь стройного сильного тела отчетливо проступали искаженные преломлением контуры далекого горизонта, сугробов, короткой щетки северного кустарника, заменяющего высокий лес там, где ночь длится полгода. Лоэль смотрел на рисунок и ощущал движение стройного тела, различал звон копыт на наледях. Короткая пушистая грива переливалась белизной, светлый хвост клубился метелью. А глаза коня были темны, как ночь, и разумны. Лоэль долго вглядывался в рисунок, все глубже в него погружался. Пока не поймал целиком настроение единорога, исполненное смертной тоски последнего часа, странно и страшно смешанной с расчетливым азартом боя. «Отец сам таков, когда берет в руки оружие», – невольно подумал принц. Словно готов умереть на каждой тренировке. Точнее, выложиться до конца. И азарт боя у Орильра похожий: король отдается наитию, действует быстрее, чем иные успевают осознать его намерения, – и все же сохраняет способность совершенно холодно и трезво мыслить. Вот только смертной тоски в серых глазах короля нет. Он убежден, что эльфы не умирают, их души проходят по звездной тропе к новому воплощению и там встречают давно утраченных – любимых.
Прозрачный северный единорог не надеялся ступить на звездную тропу. И Орильр, нарисовавший его, знал об этом…
С трудом стряхнув наваждение, принц торопливо перебрал записи. И едва не заплакал от огорчения. Дивное создание имело магическое происхождение – это он понял сразу. Но не смел и подумать, что заклинание готовили для боевых целей. Единорогов – табунами! – опытный маг мог вызывать из любой проруби – были бы вода и мороз. Острый витой рог имел две режущие кромки. Заклятые животные предназначались для войны с демонами, их опробовали в последнюю из зим и нашли вполне удобными. Орильр сухо и коротко описывал свои воспоминания. Он был в том бою и признавал: единороги сделали свое дело, измотав заклинателей противника и смяв несколько отрядов воинов.
Лоэль отложил записи и снова взял рисунок. Трудно осуждать древних просто за то, что их создание совершенно. И войну начали не эльфы, и демонов надо было уничтожить – эти твари жаждали затопить смертью весь мир Саймили. Но все же: почему столь прекрасное – создано, чтобы убивать и умирать? Отчего оно, давно забытое, живет на рисунке? Точнее, умирает…
Утром принц сидел на лестнице и упрямо ждал отца. Орильр спустился с королевского чердака по своей привычке – до рассвета. В это время долина еще дремлет, и никто – ни подданные, ни гости – не мешает королю в его тренировках. Обычно Орильр чередует бои без оружия, любимые парные клинки и секиру. То утро принадлежало клинкам.
– Что, единорог? – безошибочно опознал король причину мрачного вида сына. – Не зря я не хотел отдавать записи!
– Единорог.
Король сел на ступеньку рядом с сыном и бережно уложил у стены клинки. Вздохнул, задумчиво рассмотрел старый шрам на левой руке. Лоэль знал, на коже отца осталось немало следов забытой всеми войны, исчезнувшей даже из сказок нынешних людей.
– Я их помню, сам чуть не плакал, когда их разрушали, отыскав-таки слабину в заклятии. Обращали в снежную пыль. Одного, потом еще и еще… Словно мы предали друзей. Собственно, так и было. В них непонятным мне образом вплетена жизнь. Я говорил Эриль, нельзя так неразрывно, но тогда я был мальчишкой, и меня никто не стал слушать.
