Денис Юрин - Имперские истории
– Зачем? – неожиданно спросил Карвабиэль. – Зачем тебе нужны были лишние сложности? Ты уничтожил манускрипт и уже в этот же день мог оказаться в Ниссе. Зачем тебе понадобилось стравливать между собой имперских вельмож, влезать в мизерные и никчемные, по твоим меркам, интриги, тащить нас с собой к морю и устраивать эти нелепые гонки за мнимым бертокским агентом? Неужели желание напакостить и разогнать скуку было сильнее, чем та адская боль, которую тебе приходилось ежесекундно испытывать? Для чего ты играл нашими судьбами, переставлял нас, как пешки на шахматной доске?
– Я ждал этого вопроса и рад, что его задал именно ты, вобравший в себя лучшее и от эльфов, и от людей. – Нивел больше не делал попыток улыбнуться, не желая пугать собеседников, но от его взгляда исходило тепло. – У нас есть еще время, и я успею ответить, тем более что мои слова приятно удивят всех присутствующих. К сожалению, с нами сейчас нет еще одного участника погони за манускриптом, но я найду, найду способ рассказать ему правду, обещаю.
Никто из присутствующих не усомнился, что Деминоторес выполнит клятву, неизвестно как, но сумеет поделиться с отсутствующим слушателем тем, что он готов был сейчас им открыть.
– Я много раз пытался понять, что движет людьми, почему в головах подавляющего большинства рождаются лишь дурные, кособокие мысли. В Торалисе я посещал много мест, в том числе и храм. Люди там откровенней, они о чем-то просят небесные силы, рассказывают им свои беды, жалуются на судьбу и на этот жестокий, несправедливый мир. Народ не понимает двух прописных истин, поэтому расходует огромный потенциал своих душевных сил не в том направлении, впустую, как ремонтируемая карета, колеса которой крутятся, но она никуда не едет. Ведь пахарю по большому счету все равно, какой колосок на поле выше, а какой ниже, кто из его питомцев получает больше света и воды. Пчеловоду тоже нет дела, кто из пчел станет королевой улья, кто лучше обустроится в совершенно непонятной и не интересующей его жизни улья. Главное, чтобы пчелы давали мед, а колосья – зерно. Люди, как пчелы, они сами хозяева своей жизни, сами выбирают вождей и основывают государства, но только почему-то боятся самим себе в этом признаться, стараются перевалить ответственность со своих плеч или на небесные силы, или на правителей. А любое государство – это пресс, огромная отлаженная машина подчинения чужих душ своей воле. Оно выдавливает из человека или эльфа, не важно, все самое лучшее и выливает эти соки на помойку, оставляя в оцензуренных душах лишь зависть, злость, страх, ненависть, стремление к власти, иными словами, те низменные качества, при помощи которых легко управлять многоголовым стадом. И лишь немногим, очень немногим дано выдержать этот напор, сохранить в себе чистое и светлое, не стать такими же безропотными исполнителями чужой воли, как те, кто их окружает. Таким стойким личностям очень трудно приходится в жизни, их не понимают, их сторонятся, остерегаются или открыто ненавидят. Кроме того, какими бы крепкими ни были их убеждения, но всегда наступает момент, когда грызущий их изнутри червь сомнения подрывает их веру в себя, и они уступают, ломаются, превращаются в таких же рабов, как и все остальные. Мне было приятно встретить несколько сильных, не сломленных личностей. Вполне естественно, что захотелось им хоть как-то помочь: кому вернуть уверенность в себе, кому подставить в трудный момент дружеское плечо, а кому-то просто спасти жизнь и уберечь от роковых ошибок. Ради этого я и затеял эту игру, ради этой цели и терпел телесную боль, усугубленную необходимостью вариться в одном котле с пошлыми, примитивными мыслями серого большинства, проходившими, так или иначе, через мою голову. Я уберег вас от ошибок, господа, разве это не достойная цель? К примеру, вы, господин Мансоро, вы так скептически улыбаетесь, а ведь всего четверть часа назад не на шутку испугались, что совершили непоправимое. Если бы не то отвратительное зрелище, ну, тогда, утром в Мурьесе, то вы навряд ли поняли бы, как опасно взывать к потусторонним силам и разрушать пусть не идеальный, но все же порядок в мечте о чем-то новом.
К счастью, в трюме было темно, никто не увидел, как изменился в лице Мансоро. Эльф неожиданно понял, какую огромную услугу оказало ему это странное, необычно мыслящее создание, от какой страшной ошибки уберегло. Ведь если бы История с манускриптом закончилась в Торалисе, то он непременно попытался бы придумать что-то еще, раздобыть другой действенный инструмент для осуществления своих благородных, но разрушительных планов.
– Или вы, граф! Вы благородны, умны, решительны, в общем, до мозга костей положительны, почти как сказочный герой, но чересчур азартны, и однажды, если не будете более осторожным, обязательно попадете в беду. Такие люди, как вы, проходят через тысячу сложных испытаний, а потом по-глупому гибнут в пьяной драке или на поединке за честь дамы, которая скорее всего не будет достойна такой жертвы. Тогда, в лесу, возле вашего родового гнезда, мне пришлось изрядно потрудиться, чтобы изменить ход событий и сохранить вам жизнь. Если бы не мое вмешательство, то ваш подвешенный на ели скелет уже давно бы обклевали вороны. Ты, Карвабиэль, мучаешь себя глупыми сомнениями и страдаешь оттого, чем должен гордиться. Парадоксально, не правда ли? Прибившись к компании эльфов, ты пытаешься быть самым эльфийским эльфом, и ненавидишь людей в два, а то и в три раза сильнее, чем твои собратья. Тебе нужно смириться, что ты не такой. Ты уникален, и многие из тех, кто попрекает тебя сомнительным происхождением, на самом деле просто завидуют, завидуют твоему умению выживать, твоей более близкой к природе натуре, позволяющей интуитивно чуять беду и опасность, да просто тому, что у тебя есть выбор: быть человеком или эльфом. Я мог бы рассказать о каждом из обеих компаний, как я им пытался помочь. – Дыхание паренька участилось, а его руки вдруг схватились за грудь. – Я пытался помочь каждому, кого считал личностью, а не безликой единицей из толпы. Надеюсь, что что-то мне удалось… – Мышцы юноши начали непроизвольно сокращаться, кожа менять цвет так часто, что глаза мужчин не успевали уследить за гаммой мелькавших оттенков. Нивел упал с бочонка в плещущуюся на дне трюма воду. – Идите на палубу, здесь… опасно!
Нивел не шутил. По тому, какие изменения происходили с его умирающим телом, было понятно, что через минуту или две Деминоторесу придет конец. Трое мужчин поспешили к лестнице. Каждый из них напоследок взглянул на предсмертные муки худенького паренька и, сдерживая слезы, мысленно попрощался с тем, перед кем был в неоплатном долгу.
– Мансоро! – выкрикнул Нивел, когда его тело уже начало превращаться в омерзительную слизь, над которой поднимались клубы белого пара. – Мадериуса не трогай, заразишься! – Паренек и сейчас, на последних секундах жизни предостерег эльфа, решившего вытащить из пояса мага копию манускрипта, от роковой ошибки.
Шторм стал затихать сразу, как только они поднялись на палубу. Вскоре корабль начал тонуть, черно-зеленая слизь, которой Мадериус снаружи покрыл корпус судна, начала растворяться, пропуская морскую воду между щелей прогнивших, плохо просмоленных досок.
Эпилог
Море успокоилось на удивление быстро, как будто кто-то всесильный заставил стихию усмирить свою неуемную прыть. Уже к десяти часам утра нельзя было сказать, что этой ночью бушевал сильный шторм. Волны устало шлепались о борта потрепанного «Бродяги», лишившегося почти всей оснастки и последнего паруса. Течение относило едва державшийся на плаву корабль обратно к берегу. Чудом уцелевшие путешественники распрощались с надеждой догнать ушедшую в сторону Карвоопольских островов барку и из последних сил боролись за собственные жизни.
Хоть пробоин в днище и не было, но вода непрерывно поступала в трюм. Команда упорно боролась за судно, вычерпывая соленую и ужасно холодную воду ведрами да черпаками. К полудню стало полегче, угроза пойти ко дну миновала, и авантюристы стали работать поочередно, в две смены, давая своим измотанным организмам немного отдохнуть.
Шум и беготня на палубе нарушили крепкий сон прислонившегося спиной к основанию мачты гнома. Пархавиэль медленно приоткрыл щелочки глаз. Прыгать от счастья, размахивать руками и визжать, как это делали остальные, у Зингершульцо не было ни желания, ни сил. Метрах в трестах от корабля на волнах раскачивалась небольшая весельная шлюпка, движущаяся точно в их направлении. В ней сидели трое мужчин, одним из них был граф Карвол, который, по словам Артура и Флейты, был убит на улицах Нисса. Зингершульцо не встал, не присоединился к общему веселью, и не потому, что в лодке не было хлипкого, болезненного паренька, ставшего за время странствия ему, сердитому, нелюдимому гному, настоящим другом, а потому, что на Пархавиэля вновь накинулась всесильная дрема. Она опустила веки и погрузила его в еще более крепкий сон, чем прежде.
