Сергей Булыга - Черная сага
А после мы ударили по ним! С места в галоп! И рубили их мы! Топтали копытами! И еще рубили! И еще! А после резко – все вдруг – враз развернулись и ушли! Они нам вслед стреляли…
Но хорошо стрелять тогда, когда твоя рука тверда и не дрожит от гнева или от страха. А у них тогда такого не было – и поэтому все их стрелы уходили мимо! Отъехав, мы остановились, смотрели на их стан и смеялись. Тогда уже начало светать, поэтому их хорошо было видно. Конечно, думал я тогда, мы их порубили немного, не больше двух, ну, может, трех сотен, а их тут тьмы и тьмы. Но все равно победа есть победа! Мы стояли на холме и смотрели на них – и видели, как они начали торопливо запрягать и строиться, а после уже даже начали выдвигаться на позиции, впереди уже бежали стрелки и целились, и уже первые стрелы начали до нас долетать… А мы стояли и смотрели на них! И смеялись! Ну, еще бы! У них же вон сколько убито, а мы ни одного не потеряли! А после не спеша, и у них на виду, мы повернули к Ярлграду. Шли на рысях, смеялись, балагурили. А потом – это оно как-то само собой так получилось – чем ближе подъезжали, тем все медленней. И уже не только шутки, а даже просто разговоры замерли. А когда показался Ярлград и дорога повернула в гору, мы вообще перешли на шаг…
Только тогда мне было уже не до этого! Потому что я увидел вот что: на стенах никого, в воротах никого! Мало того – ворота настежь! Я осадил коня! Привстал на стременах, прислушался…
И мне сразу стало всё понятно! Я слышал шум толпы. Шум раздавался с капища. А Хрт пока молчал. Я посмотрел на Шубу, на дружинников. Все они были на вид очень мрачные и настороженные. Они же ведь тоже всё прекрасно понимали! И Шуба уже хотел мне что-то сказать… Но я заговорил раньше его – я приказал ему, чтобы он немедля поворачивал и шел со своим отрядом на Глур к Судимару. А я, тут же прибавил я, пока задержусь здесь. Мне надо, сказал я, кое с кем попрощаться. С ним, спросил Шуба. Я кивнул. Шуба хотел еще что-то спросить, но я только махнул рукой и приказал ему не медлить. Он развернулся – и они все вместе с ним – а я остался один. То есть они направились к реке, а я к распахнутым воротам. Въехал ворота и опять увидел – как и в тот первый день – пустой Ярлград. И так же, как тогда, по улицам бродили только псы. Правда, тогда я был силен – следом за мной маршировали две ударные манипулы, а всего при мне тогда было четыре тысячи шестьсот пятнадцать строевых. А теперь я был один. Зато, подумал я, верхом! И что плохого в том, что я один? Так даже лучше. Один – это сам по себе, ни за кого не надо отвечать и беспокоиться. То есть очень просто и легко. Очень жаль, что я так поздно это понял. Ну да и ладно, думал я, зато какие здесь хорошие мостовые. И вообще, Ярлград – богатый и красивый город. Только сегодня он сгорит. Дотла! Гореть – это у них почетно. Что ж, будет им почет. Как Хрт желал, так я и поступлю! И я пришпорил Серого, и Серый перешел в намет. Прямо, направо и опять направо!
А вот уже и капище. И толпы толп на нем, сошелся весь Ярлград, и все они, завидевши меня, кричат: «Ярл! Ярл! Спеши!» – и расступаются, а я, слегка придерживая Серого, правлю к кумирам, обнажаю меч, Хрт разевает рот, кричит: «Убей меня! Убей!», и я – к нему, и, осадив Серого, встал на стременах и – х-ха! – Хрт прямо по глазам! – и он, словно стеклянный, разлетается, а я вторым ударом Макью – х-ха! – и Макья вдребезги, а Серый на дыбы, а я ему шенкелей – и вперед! – и Серый в один скок летит через огонь, и вот мы уже во дворе, Хвакир вскочил, дико завыл и кинулся на нас, а я его – х-ха! – надвое! – и он упал, а я – к крыльцу, там соскочил, ногой – в дверь, дверь – с петель, и я ворвался в Хижину и бросился к столу, и уже вознес меч…
И только тогда вдруг очнулся! Морок сошел с меня. Всевышний, что же это я? Я, что ли, зверь?! Передо мной два древних дряхлых идола, зеленые глаза, слезы кровавые. Конечно, все это – язычество и варварство, обман. Но я же не варвар, Господи! Я беззащитных не рублю – и не хочу, и не могу! И я отбросил меч, и повернулся к Белуну…
И онемел! О, Господи! Белун спешно встает с лежанки, хватает меч, подает мне его и говорит: «Руби! Руби!», а я мотаю головой – нет, не хочу! – и отступаю, а он тогда: «Ну, тогда сам! Н-на! Получай! Н-на! Получай!» – и бьет меня, и пробивает мне кольчугу, и еще раз, и еще раз, но он бьет неумело, у него неправильный замах, мне увернуться от него легко… Но я стою неподвижно! Я весь в крови. Меня всего шатает. В глазах кровавые круги, я оседаю, падаю…
И, чтобы не упасть, хватаюсь…
Да – за колыбель! Вишу на ней, ноги меня уже не держат, из меня хлещет кровь, и если бы не колыбель…
Но! Господи! Трещит веревка! Колыбель меня не выдержит! Сейчас я ее оборву – и тогда здесь все сразу умрет! Так что же я?! Ну, упаду так упаду, ну и умру, так ведь зато один, а колыбель здесь при чем?! Нельзя, чтобы она упала! Это же какой позор! Нечиппа, вдумайся! И я поспешно разжимаю пальцы и отпускаю колыбель и падаю в свою же лужу крови…
Вот и все. Лежу и думаю: вот наконец я умер. Теперь мне спешить некуда, теперь можно лежать и размышлять, в чем я был прав, а в чем не прав, как можно было бы поступить лучше и нужно ли, чтоб было лучше – потому что, может, и так, как есть, это тоже не так уже плохо, ведь я, в конце концов, вполне достойно уходил: во-первых, от меча, а во-вторых, стариков не рубил и колыбель не обрывал, и, может быть…
– Ярл! – вдруг послышалось. – Ярл! Ярл!
Я замер и насторожился. Тогда чья-то рука легла мне на лицо. Потом эта рука – уже только одними пальцами – стала осторожно приподнимать мои веки…
И я увидел Шубу, который низко склонился надо мной. Шуба сказал кому-то в сторону:
– Нет. Жив еще. Давай!
Кто-то подал ему кувшин. И Шуба, приподняв мне голову, начал поить меня чем-то жирным, вонючим и гадким. Я догадался: это волчье молоко. Что ж, значит, жив еще, подумал я, и, видно, буду жить. Значит, кому-то и зачем-то это нужно.
Книга шестая
ИСТОЧНИК
1
Меня зовут Лайм. А прозвище у меня Деревянная Борода. Вполне возможно, что кому-то это прозвище покажется неблагозвучным, но я им доволен. И своей бородой я тоже горжусь, хотя никакая она не деревянная, а просто очень густая и твердая, и торчит, как обрубок полена. Люди, невоздержанные на язык, иногда говорили, что если ее поджечь, то она будет гореть всю ночь напролет. Шутка довольно глупая, но я не обижался на нее. Долго терпел. И был не прав! И вот что я вам теперь скажу: никогда не терпите насмешек над собой даже от самых близких друзей, потому что насмешки рождают неуважение, а неуважение в свою очередь рождает позор. Так было и со мной. Однажды, когда мы вернулись из весьма удачного похода и пировали у Аудолфа, то есть в Тресковом Фьорде, а после, когда нас совсем разморило, мы тогда полегли прямо вокруг стола и сразу заснули. Но, к сожалению, это было не так, это только я так подумал. А на самом деле оказалось, что заснули только те, у кого не было в голове никаких черных мыслей. А Эрк Смазливый, мой сосед и верный товарищ по многим походам, который неоднократно приходил ко мне на помощь при самых неблагоприятных для меня обстоятельствах… Эрк не спал! Мало того: он крадучись пробрался к очагу, достал оттуда пылающую головню, а затем скрытно подполз ко мне – и поджег мою бороду. Вот это было зрелище! Свидетели после рассказывали, что моя борода и действительно горела ярко и устойчиво – как настоящее полено. Кроме того, она еще оглушительно трещала и во все стороны стреляла искрами. Это получалось очень громко, я проснулся. А когда я понял, отчего это мне не спится, то я пришел в неописуемое бешенство, схватил свой верный меч – а он зовется Косторуб – и кинулся на Эрка, потому что он и не думал скрывать того, что это его выдумка, он же ею очень гордился! А дальше получилось так, что прежде чем нас растащили по углам, Эрк получил немало чувствительных ран. И на меня потом за эти раны наложили виру в пятьдесят полновесных монет серебром. А Эрка за мою поруганную бороду совсем никак не наказали! Сказали: борода цела, а раны еще до сих пор никак не заживут. Вот каковы у нас суды! Я был в ужасном гневе! Так что нет ничего удивительного в том, что уже через неделю после этого позорного судилища загорелись подсобные постройки на усадьбе Эрка. Люди смотрели на пожар и говорили: «Горит ничуть не хуже Деревянной Бороды». Все знали, чьих рук это дело, но ничего не могли доказать. А когда меня призвали к Аудолфу, то я ему сказал вот что: «Напрасно Эрк печалится. Отросла борода, отрастут и постройки!» Аудолф подумал, подумал и не стал ввязываться в это дело. И Эрк тоже смолчал. Но, правда, еще дней через десять кто-то угнал у нас мясных бычков, четырнадцать голов. А после… И пошло-поехало! Миновал год, за ним второй. Началась большая кровь! А после все это кончилось тем, что я настиг Эрка на Крысином Ручье и отрубил ему голову. Я тогда вел себя вполне достойно, по закону, однако меня опять оболгали на суде – сказали, что я не дал Эрку времени выхватить меч и, значит, убил безоружного. Чтобы заплатить двойную утешительную виру, я продал корабль. Это, конечно, была большая неприятность. Но ведь меня, кроме этого, еще и перестали именовать почтенным! Вот это был действительно позор! Я был в отчаянии, мне не хотелось жить. Поэтому когда Аудолф в очередной раз стал ввязывать меня в весьма сомнительную тяжбу, я согласился в ней участвовать, потому что тогда мне было все равно чем заниматься. Так я пришел в Счастливый Фьорд.
