Евгений Филенко - ШЕСТОЙ МОРЯК
— Я себе представляю, — сказал он. — А другие придут?
— Ну разумеется — свято место пусто не бывает... Так что не обессудь, перспектива задержаться в нервирующем всякое истинно мыслящее существо окружении меня отнюдь не радует. Поэтому тебе выбирать. Но выбирать исключительно для себя. Только для себя. В конце концов, если все затянется до следующего конца света, то я предпочел бы какое-то время иметь про запас хотя бы одну знакомую рожу...
— Без общения, — проговорил он медленно. — Без информационного пространства. С чувством постоянного сенсорного голода.
— Не утрируй, — сказал я. — Книги-то останутся.
— Да, останутся, — кивнул он. — Старые. Новых не появится никогда. И новостей не будет никаких.
— Ты и тысячной доли старых книг не прочел. А новости. .. что информативного было в ваших новостях о том, кто кого грохнул, кто кого трахнул и кто теперь назначен губернатором Едкобздюлевского края?!
— Ты не понимаешь, — сказал Мефодий горько. — Я без этого всего, — он показал взглядом на ноутбук, — уже не смогу. Я не хочу оказаться в информационном вакууме. Бушмен сможет. Какой-нибудь занюханный лавочник из восемнадцатого века сможет. Да любой гопник сможет! Что ему — подсолнухи вырастут, пиво варить он научится, а там, глядишь, и телки подтянутся... Я жить-то не научен толком, а ты предлагаешь мне научиться выживать...
— Я помогу тебе.
— Знаем мы, как ты поможешь... исчезнешь снова на год, на два... Нет, ты точно не по мою душу явился?
— Иди ты знаешь куда!
— Тогда наливай закурганную, — сказал он совершенно трезвым голосом.
Я наполнил емкости и рассмотрел бутылку на просвет:
— Еще на один раз. Расплескать до конца?
— Нет, — остановил меня Мефодий. — Оставь. Выпьешь один, когда... когда... — Лицо его вдруг страшно сморщилось, и он ухватился за свою стопку.
Наших ушей достиг мелодичный, едва слышный перезвон.
— Что это? — удивился я.
— Мобильник, — пояснил Мефодий не менее изумленно и слабым движением сунул руку в карман толстовки. — Кому я мог понадобиться?!
— Никому, — сказал я, отбирая у него аппарат.
— А вдруг это кто-нибудь из моих баб? — предположил он.
— Не надейся. Это меня.
— Ну так ответь...
— Отвечаю, — сказал я и тщательно, в два приема, растоптал мобильник. — Пьем?
— Пьем, — согласился он.
И мы выпили закурганную, последнюю.
— Послушай, — сказал он, расслабленно откинувшись в кресле. — Ты не сердись, если я тебя разочаровал.
— Ерунда, — проговорил я. — Всего лишь избавил меня от неприятного общества. Ты сделал хреновый выбор, приятель. Ну и что? Оба выбора были сравнительно хреновые.
Мефодий едва слышно рассмеялся. Потом спросил:
— Побудешь здесь, пока я сплю?
— Конечно, — сказал я. — Мне некуда торопиться.
Когда он уснул, я убрал грязную посуду, создавая тем самым видимость порядка в этом уголке всеобщего хаоса. Затем подоткнул Мефодию одеяло и ушел, чтобы не задерживать без нужды его тихую смерть своим беспощадным охранительным даром.
* * *
...Мои первые воспоминания о человечестве похожи на осколки мозаики. Да, я не умею забывать. Но на поверхности остается лишь то, что сияет и греет, а серая повседневность без лиц и событий тихо идет ко дну. Стоит ли удивляться, что добрая треть осколков связана с Прекраснейшей Из Женщин?
Наверное, в том и заключалось ее главное чародейство.
Была ли она настолько хороша собой, как говорят о ней легенды? Что могли сказать о ней те, кто ни разу в глаза ее не видел? Не знаю, никогда не считал себя знатоком и ценителем женских прелестей. В особенности когда представления о красоте меняются столь стремительно, в угоду моде, ханжеству, религии... моде на религию. Есть вещи, за которыми не уследить, и лучше бы совсем не тратить на это время.
Ну, поначалу-то она показалась мне страшилищем.
Спутанные жесткие волосы, черные с вороным отливом (позднее выяснится, что это такая прическа, довольно сложная и трудоемкая в изготовлении). Непропорционально большие органы зрения, с фокусирующим элементом неестественно синего цвета (вскоре окажется, что пропорции не нарушены, а синий цвет глаз в этом мире не является чем-то необычным). Декоративный, то есть совершенно нефункциональный клюв над ротовым отверстием (да, нос у нее был довольно крупный, как и у многих представительниц этой расы, но отнюдь не отвратительный, хотя и нужно было время, чтобы привыкнуть... и для обоняния, по моему мнению, можно было придумать что-нибудь поудобнее).
Первое, о чем всегда думаешь, пробудившись и обретя способность видеть: «Создатель, ну и уроды они все!..»
А когда начинаешь понимать обращенные к тебе слова, радости в том ничуть не больше:
«Боги, какой же ты безобразный!»
Перед глазами все еще стоят картины давно и навечно ушедшего предыдущего мира, в который ты так долго и мучительно врастал, вперемешку с не до конца еще рассеявшимися снами, тенями всех когда-либо виденных миров. Так уж ведется: вторжение новой реальности не проходит безболезненно.
«Я нужен тебе, чтобы поставить на полочку и любоваться? Скорее произноси Веление, и покончим с этим». — «Еще успеется. Твой облик — он настолько мерзок, что в этом даже есть какая-то гармония. И все же... ты мог бы с этим что-нибудь поделать?» — «Это и есть твое Веление? Я ждал какой-нибудь глупости, но не такой безнадежной... Впрочем, облеки его в надлежащую форму, если способен». — «Способна!»
Кажется, Создатель Всех Миров продолжает оттачивать на мне свое чувство юмора. Да что за напасть! Я снова угодил в нежные женские клешни...
«Успокойся, тератос[83], я знаю правила игры. Я объявляю свою волю, ты ее исполняешь и получаешь свободу. Один тератос — одно желание, так?» — «Ну еще бы...» — «Но ведь ты довольно долго спал без дела, не так ли? Что для тебя несколько часов? Или дней?» — «Что ты задумал. .. задумала? Что такое час? И, если уж на то пошло, что такое день?» — «Ха! А я слыхала, ты всеведущ...» — «Любопытно знать, от кого!» — «Ну, если ты даже этого не знаешь...»
«Никто не бывает всеведущ, — говорю я с нарастающим раздражением. — Можно видеть и не знать. Можно знать, но не слышать. Можно...»
«Да, да, я и сама могу продолжить твою цепочку антитез. Слышать, но не понимать. Понимать, но не видеть. Извини, я утомилась и замкнула ее чересчур поспешно».
Этот слишком резкий для моего слуха, даже визгливый голос способен кого угодно свести с ума. Но ее речи мне по нраву. Они демонстрируют отчетливые признаки интеллекта, столь нехарактерного для особей женского рода. Тем более что стартовая процедура предзнания, начавшись с освоения актуальных коммуникативных средств, уже практически завершена. Теперь я знаю, что такое час, что такое день, и что передо мной женщина. То есть нечто загадочное, поражающее воображение и, в отличие от остального материального мира, не поддающееся познанию.
