Сергей Алексеев - Волчья хватка
— Как ты попала в дом? Подобрала ключи? Взломала крышу?
— Нет, вошла через дверь…
— Но дверь заперта на внутренний амбарный замок!
— Она была открыта… Я толкнула пальчиком я отворила.
— Ясно!.. Теперь потяни её на себя и исчезни! Как и в прошлый раз, он точно помнил, как запирал входную дверь…
— Не уйду. Пока не узнаю, почему тебе нужна девственница.
— Я тебя выкину отсюда! — прорычал он, вскакивая.
Миля даже не вздрогнула, лишь отрицательно помотала головой.
— Не сможешь, совесть не позволит выбросить девушку. А если приблизишься ко мне — прыгну на шею, как кошка, вцеплюсь руками и ногами — не оторвёшь. Так что лучше не подходи.
Ражный лёг, укрылся с головой одеялом из волчьих шкур, отвернулся к стене. Она несколько минут ходила по дому, ступая мягко, по-кошачьи, затем принесла стул и села в изголовье, словно возле больного.
— Ты же не спишь?.. Скажи, и я уйду. Трудно сказать? Сам не знаешь?.. Нет, ты знаешь, иначе бы не искал… Почему-то я не верю, что ты сектант. Кажется, вполне современный, нормальный мужчина. Хоори мне говорил, ты служил в армии, на границе. И был даже ранен… Это правда?.. Был ранен и должен был умереть, но не умер. Ты такой сильный, да? Что можешь не поддаваться смерти?
Он вдруг ощутил голод и вспомнил, что не ел уже двое суток. С детства он был приучен есть только на ночь — пище требовался покой! — и исключительно твёрдую пищу, без печёного хлеба. Вместо него употребляли пресные сухие бублики и баранки. Миля оживилась, когда он резко встал, однако, не удостоенная даже взгляда, вновь осела, будто снег, сбитый с дерева. Ражный вышел в кладовую, где находились его собственные запасы, снял с проволоки длинный и тонкий брусок копчёно-вяленой кабанятины, затем на кухонном столе острым ножом нарезал, вернее, настрогал тончайшие ломтики, сдёрнул с гвоздя связку баранок и сел есть.
И вдруг, ощутив спиной взгляд Мили, перестал жевать.
— Ты есть хочешь? — спросил не сразу.
— Хочу, — без жеманства проговорила она. — Очень хочу.
— Садись.
Она принесла стул, села и, не найдя вилки, взяла мясо руками. Ела без жадности, но в глазах светился голод. С пересохшей каменной баранкой у неё ничего не вышло, и тогда Ражный разломил несколько штук и, положив на тарелку, дал молоток.
— Чтоб зубы не сломала без привычки.
— Как все у тебя странно, — попыталась она ещё раз завести светский разговор. — Будто на самом деле сектант… Или нет — монах! Аскетическая обстановка, суровая пища… Как ты спишь без постели, на досках? Твёрдо же… Я несколько ночей поспала на полу, в вагончике — бока заболели. И пища у тебя… очень вкусная. Только… Только запить бы…
Ражный молча зачерпнул из кадки кружку воды, поставил перед Милей.
— Это у тебя завтрак? Или… ужин?
— Ем, когда голоден…
— Я тоже! — засмеялась она. — В основном ягоды… В брошенных деревнях много малины. И одичавшие сады… Яблоки крупные, но очень кислые. Много грибов, да я в них не разбираюсь и боюсь отравиться… Оказывается, человеку так мало надо! И знаешь, мне нравится такая жизнь. Первый раз я ощутила свободу. Не ту, о которой все время говорят, спорят — настоящую свободу. Я стала смеяться! Просто так, когда мне радостно.
— Придёт зима — будешь плакать, стрекоза.
— Не буду! Я нашла вагончик, совсем целый. Вставила стекло и отремонтировала железную печку, — сообщила Миля с удовольствием и внутренней гордостью. — Сейчас заготавливаю хворост… Если бы у меня был топор!
— Я дам тебе топор, — пообещал он. — И нож. Видимо, она решила, что разговорила Ражного, добилась его расположения.
— А скажешь? Откроешь тайну?.. Не давай ни топора, ни ножа — скажи! В чем смысл девственности? Почему природа так устроила?.. Зачем тебе непорочная дева?
— Чтобы продолжить род.
Миля попила воды и встала, осматриваясь: почти совсем рассвело и проявилось строгое убранство дома.
— Ну вот… Я снова начинаю думать, что ты сектант. Так серьёзно относишься… к продолжению рода. Несовременно… И не хочешь открыть тайны.
— Её нет. Никакой тайны нет! Все просто, и об этом знают… По крайней мере, ещё недавно знали. Лет сто назад… Если не знали, то поступали интуитивно, по зову голоса родовой памяти. — Ражный убрал тарелку в шкаф, смел крошки со стола. — Или… по образу и подобию Божьему.
— Не понимаю… Пока ничего не понимаю!
— Почему Господь избрал девственницу Марию, чтобы родить своего Сына, Христа? Почему все пророки рождались от непорочных дев? А стали бы они пророками, будучи рождёнными порчеными женщинами?
— Не знаю… Это сложно. Я не разбираюсь в религии, хотя в школе нам давали, — она все больше смущалась. — Но никто так не ставил вопросов…
— Ты слышала, в некоторых племенах существовал обычай: вождь обладал правом первой ночи?
— Да! Конечно, слышала!
— Зачем это ему было нужно?
— Дикие обычаи, наверное… Пенки снимал.
— Работал! Заботился о здоровье своего племени.
— Это шутка, да? — неуверенно спросила она.
— Добро, скажу проще, — согласился он. — Первый мужчина закладывает… души всех будущих детей, которых потом родит женщина, независимо от кого. Генетический код, тончайшую материю разума и сердец для всего потомства… И ещё… Он делает её матерью. Даёт то, чего нет ещё у девственницы — ген материнства. Я хочу, чтобы души моих детей стали продолжением моей души. Хочу, чтобы моя жена получила дар материнства от меня. И тогда мой род продлится. В противном случае он прервётся, а на свет появятся ублюдки, родные только по крови.
— И это — все? — растерянно спросила Миля.
— А разве этого мало?
— Нет… Я была не готова к такому… Думала, все на самом деле проще…
— Теперь ты скажи, — перебил Ражный. — Как попала в мой дом?
— Сюда?.. Но дверь и правда была открыта.
— Хоори дал тебе ключ?
— Не давал… Почему ты мне не веришь?
— Может, тебе дал его Поджаров?
— Да нет же, нет!..
Дом вдруг содрогнулся, зазвенела посуда в шкафу, и в потоках зоревого света из окон закружилась пыль.
— Что это? — испугалась Миля, инстинктивно качнувшись к Ражному. — Землетрясение?..
— Похоже, — пробормотал он, прислушиваясь: откуда-то из недр дома донёсся сдавленный, короткий вскрик…
— Какой странный у тебя дом… В нем радостно и страшно!
— Погоди! — Ражный отстранил её, выскочил в коридор и, на ощупь отыскав дверь на поветь, потянул на себя…
Она оказалась открытой. И звук, долетавший из огромного пустого пространства повети, был знакомым и характерным: так обычно гудели натянутые в струну верёвки правила.
