Анастасия Парфёнова - Городская фэнтези — 2008
В тот день Бернар дал себе слово стать дрессировщиком — но не таким, как Гольц, а другим… Он хотел, чтобы львы, грациозные и безжалостные, ощутили его своим другом, приняли в стаю, признав его силу не из страха боли: иначе. Правда, пока он ещё не знал, как… Оказавшись в Париже, Бернар попросил родителей приобрести ему кота.
Брезе-старший, с младых ногтей отличавшийся изрядной эксцентричностью, лишь поднял бровь и рассмеялся, но мать, упрямая, костлявая голландка из Роттердама, пришла от подобного заявления в неистовство.
— Что за блажь правит в этом доме? — поинтересовалась она. — Где это видано, чтобы тринадцатилетние оболтусы таскались с какими-то котами? И потом, ты хоть представляешь себе, сколько стоит приличный породистый котёнок?
— Зачем мне породистый? — резонно возразил Бернар.
Примирителем, как всегда, выступил отец. Съездив в Нормандию, где дед Бернара держал большую ферму, он вскоре вернулся с корзинкой, из которой торчала любопытная мордочка месячного котёнка.
Своего нового друга Бернар окрестил Леоном.
…Плавные движения руки заставили льва погрузиться в дрёму.
И видения пришли вновь. В общем-то, они и не оставляли его уже много лет, с тех самых пор, как из забавного котёнка он превратился в молодого льва. Стоило ему уснуть, ощущая тепло и безопасность, как откуда-то из неведомых глубин всплывали удивительные картины, яркие и завораживающие. Сперва он только видел — позже пришли запахи и ощущения. Шелест ветра, играющего с травами саванны, бешенство белого солнца, пробивающегося сквозь прикрытые веки, топот копыт антилопы, пытающейся уйти от погони.
Он спал — и он жил.
Днём всё начиналось заново. Папаша Морис с неизменным запахом дешёвого вина, просовывающий сквозь прутья клетки ломоть лежалого мяса, надетый на кусок толстой проволоки. Злобные взрыкивания его партнёра Арлу, тупого и всегда раздражённого. Репетиции: хозяин и хозяйка, гибкие, не знающие усталости. Гийому было смешно: Арлу не то чтобы не хотел прыгать сквозь блестящее металлическое кольцо — он просто боялся, сам не зная, чего. С ним же хозяева почти не занимались. Ему достаточно было все объяснить да потрепать за ушами, и ближайшие полчаса Гийом не скучал. Потом ему всё надоедало, и тогда хозяева переключались на Арлу.
А ночью приходила другая жизнь. В какой-то момент Гийом стал понимать, что это чужая жизнь, уже прожитая кем-то, потому что иногда, осенью, он переживал смерть. Точнее, смерти…
Они были разными: иногда он, лишённый сил и порядком облезлый, умирал от слабости и голода, иногда точку в давно прожитой кем-то судьбе ставили молодые самцы, пришедшие, чтобы захватить чужой прайд. Однажды он познал неведомый ранее страх. Сумерки, и слабое движение травы, отчётливо различимое для его зрения: ощущение опасности, непонятной, но от того не менее реальной; потом вдруг короткий укол боли, маленькие фигурки, не похожие ни на антилоп, ни на шакалов, ни на трусливых обезьян — маленькие, назойливые… слабость, слепота.
Смерть.
В то утро Гийом отказался выполнять команды хозяев. Не помогло ни свежее, пахнущее кровью мясо, ни ласки хозяйки — он просто лежал и не реагировал на слова. К нему приходили какие-то люди, источавшие острые неприятные ароматы; потом короткий хлопок — и знакомый уже укол.
Снова слабость и слепота.
Но смерть не пришла. Он очнулся в грязной вонючей клетке; где-то неподалёку испуганно всхрапывали лошади.
Гийома продали.
… — Ну же, Леон! Алле… ап!
Котёнок зевнул и, повернувшись к Бернару хвостом, неторопливо забрался на диван. Бернар вздохнул. Леон рос на удивление бестолковым, и максимум дрессуры, которого Брезе-младшему все же удалось добиться — это привычка кота ходить в свой особый сортир. На большее его артист оказался не способен.
Да и дружбы у них отчего-то не получалось: Леон вообще вёл себя так, словно никого в упор не видел. В конце концов он сбежал, и Бернар, немного удивляясь самому себе, не стал слишком переживать по этому поводу. Тем более, что в то лето к ним в гости приехал один из родственников матери, известный голландский адвокат. Дядюшка Ханс рассказывал такие удивительные истории из своей жизни и деловой практики, что Бернар вдруг решил поступать на факультет права. Родители, конечно же, пришли в восторг.
На какое-то время детские мечты о цирке покинули его, тем более что вскоре в жизни студента появилось нечто не менее захватывающее: один из новых приятелей привёл его в аэроклуб. Занятия стоили немалых денег, но семейство Брезе могло позволить себе подобные траты, благо мать считала, что общение с представителями «золотой молодёжи», проводящими время рядом с самолётами, поможет молодому юристу в будущем. В семье матери, уехавшей некогда из Трансвааля из-за туманной ссоры с самим папашей Крюгером, твёрдость духа только поощрялась — и Бернар летал. Годы Сорбонны промчались столь быстро, что он даже не успел их заметить: а впрочем, ему было некогда отвлекаться на такие глупости.
Однажды — дело было за несколько дней до получения степени, означавшей конец вольной студенческой жизни — Бернар, возвращаясь в свою съёмную квартирку на набережной Сены, решил, что сегодня, учитывая пляшущее вокруг лето, не грех раскупорить бутылочку кальвадоса. Он остановил мотоцикл возле ближайшей лавки, взял с прилавка плотный бумажный пакет и вышел на бульвар. Из дверей кабачка напротив доносились звуки аккордеона и взрывы весёлого смеха.
— М-мяу, — вопросительно произнёс кто-то.
— Что? — удивился Бернар (впоследствии он не раз со смехом вспоминал о том, что умудрился заговорить с подошедшим к нему животным).
Рядом с ним, задрав вверх голову и смешно щурясь, стоял серый полосатый котёнок.
— М-мя, — повторил он.
Бернар присел на корточки. Котёнок совсем не выглядел уличным: наоборот, от него даже припахивало дешёвыми дамскими духами.
— Тебя как зовут? — поинтересовался Бернар.
— Пьер-ро, — промурлыкал котёнок и неожиданно потянулся мордочкой к его руке.
— Ну ничего себе! — изумился Бернар. — Так что, ты хочешь сказать, что я должен взять тебя с собой?
— Мя-мя, — закивал котёнок.
Так у него появился настоящий друг. А потом лето закончилось — слишком резко и трагично.
…Запах опилок, смешанный с болью от ударов длинной гибкой палкой, извивающейся в руках крупного седобородого мужчины. Гийом покорялся, но тому было мало. Удар следовал за любой косой взгляд. И лишь вечером, на арене, слыша восторженные крики публики, лев отходил от ощущения безысходности, не оставлявшей его с того момента, как он проснулся после укола в новой для себя, давно не чищенной клетке нищего бродячего цирка. Ночные видения оставили его. Засыпая, он теперь проваливался в чёрное ничто, несущее в себе лишь неизбежность завтрашнего дня.
