Кристофер Сташеф - Пока чародея не было дома. Чародей-еретик
— Смотри! Еще один отряд! — Однако он тут же нахмурился и более пристально вгляделся вдаль. — Но это странно… Ни гордо реющих знамен, ни сверкания доспехов…
Брат Альфонсо прищурился:
— Это мулы, милорд, а не боевые скакуны. Все до одного мулы, кроме первой лошади… Верховая лошадь… Дамское седло…
— Это леди Мейроуз! — вскричал архиепископ, и лицо его озарилось радостной улыбкой. Несколько секунд он любовался стройной фигурой своей духовной дочери, затем развернулся к двери.
— Эй, ключник! Брат Анхо!
Монах вошел и поклонился:
— Слушаю, господин мой.
— К воротам подъезжает леди Мейроуз со своей свитой! Впусти их и проведи ее сюда!
Брат Анхо вытаращил глаза:
— Господин мой! Женщина… в стенах…
— Делай, как тебе приказано, слышишь? — с неожиданной яростью вскричал архиепископ. — Или стоит напомнить тебе об обете повиновения? Впусти ее и проводи сюда!
Брат Анхо побледнел, сглотнул подступивший к горлу ком, попятился, поклонился и исчез.
Брат Альфонсо наблюдал за этой сценой, едва заметно усмехаясь.
— Ах, как хорошо, что она приехала! — воскликнул архиепископ, потирая руки. — Вот только не пойму, что стало причиной ее визита?
Это выяснилось буквально через несколько минут, когда брат Анхо вновь появился на пороге — бледный, с поджатыми губами.
— Милорд архиепископ, леди Мейроуз, — объявил он и, отступив, дал дорогу даме.
— Леди Мейроуз, как мило с вашей стороны навестить меня! — Архиепископ взял протянутую руку дамы и поцеловал ее. — Чему я обязан такой великой радости?
— Тому, что на лугу перед вашей обителью мало-помалу собираются войска, ваше преосвященство, — с улыбкой отвечала Мейроуз. — Мы с бабушкой подумали о том, что воинов следует получше кормить, вот она и послала меня к вам с тем провиантом, какой нам удалось собрать.
Если у брата Альфонсо и были сомнения на тот предмет, кто кого уговорил — бабушка внучку или наоборот, он оставил их при себе. Он только ослепительно улыбнулся, когда архиепископ, сделав широкий жест, указал на него и проговорил:
— Мой секретарь, брат Альфонсо.
— Для меня большая честь познакомиться с вами, миледи, — с поклоном проговорил брат Альфонсо. — Я столько слышал о вас от милорда архиепископа.
— А я — о вас, досточтимый брат! Я часто гадала, каков же тот столп силы, который способен поддерживать весь вес мира, лежащий на плечах его преосвященства!
— Ах, у вас поистине позолоченный язычок! — с искренней улыбкой отозвался брат Альфонсо. — Однако у меня нет сомнений, что и вы также оказываете недюжинную поддержку милорду архиепископу.
— То малое, на что я способна, я с радостью дарю его преосвященству, — отвечала леди Мейроуз. — По правде говоря, я ощущаю величайшее волнение. Ведь я нахожусь в стенах святой обители, где живут те, кто готов подняться на борьбу за правое дело!
— Да будет так во веки веков, — набожно проговорил брат Альфонсо. — Правда, сейчас наша главная забота — труды и подсчеты, без которых не выжила бы наша святая обитель в этом скорбном мире.
— Славно сказано, брат, — с удивленной улыбкой проговорила леди Мейроуз. — Надеюсь, мне еще удастся с вами потолковать?
— Всенепременно, всенепременно, — кивнул брат Альфонсо и, дойдя до двери, поклонился. — Вы позволите мне удалиться, милорд?
— О… то есть я… — У архиепископа пересохло во рту при мысли о том, что, как только секретарь уйдет, он останется наедине с прекрасной молодой женщиной. А леди Мейроуз кокетливо, с вызовом улыбнулась ему, и архиепископ ощутил прилив раздражения. — Да-да, — поспешно проговорил он. — Займись делами, которые я тебе поручил.
Брат Альфонсо снова поклонился и исчез за дверью.
— О милорд, — рассмеялась леди Мейроуз. — Уж не хотите ли вы, чтобы я решила, будто архиепископ боится девушек?
Архиепископ тоже расхохотался, однако поведение Мейроуз злило его чем дальше, тем больше. Он взял ее за руку и подвел к окну. Неспешно переговариваясь, они стали вместе наблюдать за учениями.
Дверь в приемную осталась открытой. Брат Анхо оторвал взгляд от молитвенника, увидел, что архиепископ стоит у окна, на всеобщем обозрении, рука об руку с женщиной, и похолодел.
Дебаты в некотором роде протекали на двух уровнях: речевом и безмолвном. Катарина и Туан слушали только споры о роли Церкви, а Бром О’Берин, способный расслышать чужие мысли, вел незримый и неслышный бой, собирая разведывательные данные.
— Ты не станешь отрицать того, что ты — священник? — спросила Гвен, настороженно ожидая, как отзовется на ее вопрос сознание подстрекателя.
— Зачем же отрицать? Я горжусь этим.
Никакой реакции. Самые обычные, скучные мысли, наполняющие разум человека с утра до ночи, и более ничего. Пустота. Вакуум. Гвен нахмурилась и предприняла еще одну попытку.
— Я — Гвендилон, леди Гэллоугласс. С кем я имею честь беседовать?
— Меня зовут отец Перон, чадо.
Ага, значит, он собрался относиться к ней покровительственно. Что ж, Гвен Отлично знала, как проигнорировать такую манеру.
— Признаться, я озадачена, святой отец, — проговорила она. — Как вы можете называть их величества «еретиками», когда они держатся той веры, которую исповедовали всю свою жизнь?
— Все течет, все изменяется, чадо. Меняются условия в мире — должна меняться и Церковь. Вот почему Христос дал апостолу Петру власть соединять и разъединять в Раю то, что связано или разъединено на Земле. Это для того, чтобы Церковь при необходимости могла что-то изменить.
Глаза проповедника яростно горели. Гвен казалось, что он стремится прожечь ее взглядом насквозь. Ее словно жаркой волной обдало. Однако она выдержала удар и парировала:
— Но ведь вы только что отреклись от наместника апостола Петра.
Священник покраснел. К религиозному пылу примешалась злость.
— Папа не ведает о том, что происходит в Грамерае. И те перемены, которые он насаждает на других планетах, здесь неприемлемы.
Его злость, казалось, приобрела физическую форму, и Гвен на миг ощутила себя ребенком, в которого вперил взор суровый учитель. Она мысленно содрогнулась, но внешне этого не показала и постаралась сосредоточить свое внимание на единственном участке сознания отца Перона: том, где гнездился страх перед загробной жизнью.
— Но откуда вы знаете, что Папа ошибается, святой отец?
— Оттуда, что так говорит милорд архиепископ.
Если разум этого человека и имел некие резервы для проявления эмоций, на это не было и намека. И там, где по идее должны были находиться мысли, царила пустота.
