Гай Орловский - Ричард Длинные Руки – паладин Господа
Рыцарь торопливо вытирался краем плаща. Кровавая слизь растеклась по щеке, он тер и тер лицо, рычал от ярости, наконец остановился посреди помещения и прокричал яростно:
— Надеешься, что сразу убью?.. Нет, будешь умирать долго. Мне не придется ломать твою волю, ты и так слизь… но даже покорный и готовый выполнить любое мое повеление… ты не умрешь так просто!
Его трясло, голова дергалась, зубы лязгали, как у припадочного. Я догадался, что ярость вызвана не самим плевком, а что плюнуло именно такое ничтожество, в котором он сразу разгадал трусоватого и слабого человечка в толстом раскормленном теле.
С Гендельсона сорвали остатки рубашки. Палач торопливо вытащил раскаленный прут. И хотя до вишневого цвета был раскален только конец прута, палач держал в толстых кожаных рукавицах.
— Дай сюда, — велел рыцарь. — Я хочу, чтобы эта толстая свинья верещала именно от моей руки.
Гендельсон следил за ним с бледным напряженным лицом. Рыцарь поводил перед его глазами железом, Гендельсон морщился от опаляющего жара, не выдержал и отвернул голову.
Рыцарь злобно расхохотался.
— Что, уже не нравится?.. Так рано?
— Ты — исчадие ада, — сказал Гендельсон высокопарно. — Тебе гореть в аду!
— Все там будем, — заверил рыцарь.
— Не все, — отрубил Гендельсон. — Богородица Дева Мария, наша светлейшая заступница, да услышишь ты наши слова, да примешь их к сердцу, да не минует…
Рыцарь поморщился, словно сжевал лимон. Я тоже ощутил отвращение и тоже поморщился, словно при мне любимый певец взял откровенно фальшивую ноту. Ну что за дурь эти молитвы, такая психотерапия хороша только на берегу тихого озера, а перед раскаленным железом не очень-то подуховничаешь, материальный мир, он, увы, вот он…
Раскаленный прут прикоснулся, словно играючи, к толстой складке на животе Гендельсона. Барон заорал, забился в цепях, сразу растеряв слова молитвы, мотал головой, словно вытряхивал из ушей воду. Я услышал запах горелого мяса. Взвился едкий дымок.
Рыцарь захохотал:
— Ну как тебе это… а это… а это?
Железо вишневого цвета трижды прижгло толстые валики на боках. Запах горящего мяса стал сильнее, тошнотворнее. Гендельсон охрип от нечеловеческого крика, потом повис на цепях. Рыцарь прислушался, фыркнул:
— Он еще шепчет молитвы!.. Тупоголовый дурак. Как же, явится твоя сраная Богородица, спасет тебя!.. Варнар, возьми прут, пусть накаляется еще…
Палач сказал угодливо:
— А тут есть еще… Вот, можно этими щипчиками позабавиться! Острые такие… Хватаешь, откусываешь вот так чуть, а потом отдираешь целый клок…
Рыцарь поморщился.
— Кожи, что ли?
— Как можно? — испугался палач. — Кожу надо снимать, начиная с пяток!.. Чтобы снять целую, не подпортив. Хотя, правда, ваша милость проделала три дырки… А я о том, чтобы отогнуть чуток сала, а туда залить либо смолы, либо кипящего олова….
Рыцарь подумал, кивнул:
— Давай, готовь. Но залью ему сам. Это мне начинает нравиться.
— Скотина, — сказал Гендельсон хриплым, но сильным голосом. — Господь накажет тебя…
— Да? — спросил рыцарь с интересом. — Но пока что накажу тебя я. И что? Не пора ли отказаться от такого господа, который не защищает своих подданных?
Гендельсон сказал твердо:
— Господь не отказывается от любящих его. Он и сейчас посылает мне свою любовь и поддержку!
— Вот как? — изумился рыцарь. — Варнар, начинай.
Стиснув челюсти, не в состоянии смешаться со своим бестелесным телом, я заставил себя наблюдать, как железными клещами рвали тело Гендельсона. Сперва слегка отодрали с правого бока толстый ломоть, оттуда не сразу потекла кровь, было ее на диво мало, палач угодливо засмеялся:
— Ваша милость, да какой же он кабан? У кабана твердое мясо, не всяким мечом рассечешь! А это свинья, откормленная свинья… Одно сало, нежное и жирное! Чем его только кормили?
Рыцарь сказал весело:
— А подай-ка мне ковшик…
Ему подали массивный половник на длинной металлической рукояти. Сам половник был в серых потеках застывшего олова. Рыцарь зачерпнул и посмотрел в глаза Гендельсону.
— Ну?.. Что скажешь?
— Гореть тебе в аду, — ответил Гендельсон. — Но ты еще можешь раскаяться в своих злодеяниях… Господь милостив!
Рыцарь расхохотался так, что едва не выронил ковш с раскаленным оловом. Я отчетливо видел, как колышется серая злая поверхность.
— Знаешь, — сказал он сквозь смех, — никто меня еще так не веселил!.. Вот что, клоун. Даю тебе шанс. Если сейчас же проклянешь свою Богородицу и назовешь ее шлюхой, я, так и быть, не стану заливать тебе за шкуру олова… Ну?
Гендельсон посмотрел ему в глаза печально и сказал:
— Бедный язычник!.. Твоя душа блуждает в потемках… Господи, прости ему его деяния! Он не ведает, что творит.
— Да-да, — подхватил рыцарь, — не ведаю. Ну совсем не ведаю!
Он кивнул Варнару, тот ухватил щипцами край раненой плоти и отогнул, делая своеобразный карман. Рыцарь, глядя Гендельсону в глаза, с гнусной улыбкой плеснул раскаленного олова в рану. Гендельсон забился в цепях с такой силой, что, я думал, сломает себе все кости. Каменные стены вздрогнули от дикого звериного крика. Потом крик перешел в хрип смертельно раненного животного, грузное тело обвисло в цепях.
Варвар с размаха выплеснул ведро воды ему в лицо. Гендельсон вздрогнул, медленно поднял голову. Глаза его показались мне не просто страдальческими.
— Ну что? — спросил рыцарь. Голос его был жестоким и неприятным.
— Ты… — прохрипел Гендельсон, — великий грешник… Но господь милостив… припади к его стопам и проси прощения…
— Идиот, — сказал рыцарь. Лицо его перекосилось гневом. — Варнар, подай еще ковш… И отдери с другого бока такой же карман… Ну, ты понял меня, дурак?.. — Если сейчас же не назовешь свою Богородицу беспутной шлюхой, то это олово зальем тебе под шкуру!
Я задержал дыхание. Гендельсон сказал хриплым страдальческим голосом:
— Господь не оставит меня… Дева Мария — самая чистая и непорочная дева на свете… да святится имя Твое, Любимая…
Варнар ухватил клещами за край кровоточащего мяса, оттянул, а рыцарь вылил туда кипящее олово. Гендельсона подбросило, он закричал, заплакал, взвыл.
Когда он повис в цепях, как брошенная на них мокрая тряпка, рыцарь сказал с угрюмой насмешкой:
— Здесь был до тебя один варвар из северной страны… То был герой! Его жгли железом, а он смеялся нам в глаза. Залили олова — пел свои варварские песни о героях… Когда ломали пальцы, насмехался над нами… И даже умирая на колу, проклинал нас и назвал слабыми трусливыми бабами. Рассказывал, что нас бы он пытал страшнее, а это даже не пытки, а забава для детей… Ты же верещишь, как недорезанная свинья!
