Гай Орловский - Ричард Длинные Руки – паладин Господа
За Варнаром в двух шагах двигался черный рыцарь. Во внутреннем дворе свет падал из узких окон, смешивался с призрачным лунным. Они пересекли площадку по диагонали, на той стороне виднелась дверь, глубоко утопленная в камне…
Варнар долго гремел большими ключами. Металлическая дверь распахнулась с неприятным скрежещущим звуком. Я держался за их спинами, даже вошел наполовину в камень, хотя ощущение было неприятное, будто сразу отсидел всю ту половину тела.
Рыцарь оглядывался нетерпеливо, даже задрал голову и посмотрел в звездное небо. Там изредка проносились широкие черные тени. Когда неведомый зверь пролетал между нами и луной, через двор стремительно проскальзывала легкая, но закрывающая весь двор тень.
– Быстрее, – сказал он нетерпеливо. – Чего застрял?
– Готово, ваша светлость, – донесся голос Варнара. – Спускайтесь, но здесь ступеньки ветхие… Поосторожнее.
– Все обветшало, – буркнул рыцарь, – но все восстановим. Заставим этих тупых тварей приносить пользу!
Я пронесся по этому ходу, дальше дорогу перегораживает толстая железная дверь. Я протиснулся сквозь нее, снова ощутив неприятное ощущение во всем нереальном теле, вывалился в темноту. Полную и абсолютную темноту подземелья. Слышно было тяжелое учащенное дыхание. Слабый стон.
Пока я парил, умоляя глаза привыкнуть к слабому свету… а как они могут привыкнуть, когда его нет, в полной темноте даже совы абсолютно ничего не видят, загремело со стороны железной двери. Распахнулась, ворвался свет факела, что показался мне слепяще-ярким.
Пока рыцарь и Варнар спускались по каменным ступеням, я рассматривал Гендельсона. Он сидел у стены, голый, под ним только холодные как лед каменные плиты пола. Руки растянуты в стороны и прикованы к стене, а на ногах тяжелые кандалы. За это время он исхудал еще больше, даже я не назвал бы его больше толстой свиньей, как изощрялся Варнар. На теле кроме кровавых ссадин чернеют отметины, где прижигали железом и факелом. На боках зияют распухшие раны с запекшейся кровью.
Рыцарь остановился перед Гендельсоном.
– Ты, червь, – сказал он свирепо, – надумал?.. Если назовешь свою шлюху Деву Марию тем именем, что она заслуживает… ты будешь жить. Более того, я обещаю тебе, что дам коня, дам свободу!
Гендельсон открыл глаза. Белки глаз были красные, воспаленные. Мне показалось, что он почти не видит палача, но после паузы Гендельсон прошептал:
– Припади к ее стопам… Она милосердна… Припади и умоляй простить тебя, в твоей гордыне и высокомерии… в твоих неразумных словах…
Рыцарь вскипел, оглянулся на Варнара. Тот опустил кастрюльку на пол, вытащил из-за пояса клещи. Рыцарь сказал люто:
– Ты даже не представляешь, что тебя ждет!.. Сейчас тебе выжгут глаз. Начисто. Понял?.. Завтра я приду снова. В это же время. Варнар тебе отрубит руку… Ощути!.. Послезавтра мы придем снова. Тебе отрубят ногу. Как тебе такое?.. Но и одноглазым, одноруким и одноногим ты пробудешь недолго. На четвертую ночь мы придем к тебе и выжжем второй глаз. Потом отрубим вторую руку. Потом – ногу. Затем вырвем язык, а тебя… живого! – выбросим во двор, чтобы ты подыхал долго и мучительно. Ты все понял?
Мне показалось, что я видел, как побледнел Гендельсон, хотя его измученное, распухшее от побоев лицо и так было неузнаваемо.
– Несчастный грешник, – проговорил Гендельсон тихо, – ты не ведаешь… ты не ведаешь…
Рыцарь кивнул Варнару. Тот поворошил клещами среди углей, выхватил один и поднес к лицу Гендельсона. Рыцарь опустился на колени, грубо ухватил голову пленника в ладони в боевых рукавицах, крепко сжал.
– Смотри, дурак, – прошипел он, – смотри!.. Это последнее, что ты видишь. Но ты еще успеешь спасти шкуру… только скажи то, что я жду.
Гендельсон прошептал:
– Что шкура… была бы душа цела… Да будь благословенна Дева Мария… Да святится Имя Твое, Любимая…
Варнар поднес горящий уголь к глазу Гендельсона. Тот в ужасе выкатил глазное яблоко, пытался дернуть головой, но рыцарь держал, как в тисках. Варнар с силой прижал пурпурный уголь к глазу. Гендельсон дико закричал, забил ногами по каменному полу, но голову ему рыцарь держал крепко. Тесное помещение заполнилось запахом горящего мяса.
Потом Гендельсон затих, Варнар отнял клещи. Половина угля, отломившись, застряла в глазнице. Варнар достал шило и аккуратно выковырял крупные частички. Рыцарь встал, отряхнулся. Лицо его было угрюмое, злое. Варнар отыскал в другом углу ведро с водой, до которого измученный жаждой Гендельсон не мог дотянуться, с размаху выплеснул на пленника.
Гендельсон застонал, с усилием открыл один глаз. Вместо другого зияла пустая глазница с запекшейся от сильного жара кровью. Рука Гендельсона дернулась, словно он хотел проверить, что у него с лицом, зазвенела цепь.
– Дурак, – сказал рыцарь веско. – А ты мог бы спасти глаз… Вот теперь и подумай!.. Завтра потеряешь руку. Послезавтра – ногу. А потом все по второму кругу. А глаза – не зубы. Как и руки или ноги. Зубов много, а глаз всего два.
Он захохотал, повернулся, плащ его описал за спиной красивый полукруг, вышел. Варнар взял факел из расщелины, я слышал его бормотание, двинулся вслед за хозяином. Дверь захлопнулась, мы остались в полной темноте. Гендельсон, оставшись один, начал всхлипывать, бормотать что-то под нос. Потом слабым голосом начал читать молитву, часто прерываемую плачем.
Стыд и ярость до того разъедали меня, что стены начинали расплываться, я уже видел сквозь всю громаду каменной башни звездное небо, далекую щель, в которую я забился, свое скорченное в забытьи тело.
Глава 33
Я очнулся, вздрагивая, как будто меня трясла гигантская рука. Тело дрожало, зубы стучали, я обхватывал себя руками, но мои пальцы такие же ледяные, как и все тело. Мешок с моими мечами рядом, но когда попытался подтащить поближе, решил даже, что он примерз. Я попытался встать, понял, что мешок с мечами не примерз, это я ослабел настолько, что уже не в силах сдвинуть его с места.
Застонал, пальцы вцепились в камни, кое-как воздел себя на ноги. Стены шатаются, сдвигаются, грозя раздавить меня в лепешку. Я заставил себя двигаться к светлому пролому, где солнце, свет, тепло. Стены пытались помешать, ускользали из-под пальцев, но с каждым шагом выход из пещеры расширялся, расширялся…
По глазам больно ударил свет. Я шагнул наружу, вскрикнул. Холодный ветер пронизал, как острыми длинными иглами. В лицо плеснуло горстью колючего злого снега. Перед глазами плыло, я старался держать голову ровно, хотя, конечно, лучше бы лечь, тогда кровь пойдет в мозг. Но лечь – это… для кого-то лечь и расслабиться, для меня лечь – услышать отсчет рефери над головой: «…восемь… девять…».
