Джек Вэнс - Лайонесс: Сад Сулдрун
— Хотя бы на миг подумай о возможностях! О вершинах страсти! О безумных восторгах! Неужели ты не чувствуешь возбуждения?
— Чувствуешь? Достаточно того, что я думаю. — На мгновение самообладание изменило ей. Она встала, пересекла зал, остановилась у камина, глядя на пылающий огонь.
Карфилхиот не спеша подошел к ней.
— Чувствовать очень легко. — Он взял ее руку и прижал к своей груди. — Чувствуй! У меня сильное сердце. Почувствуй, как оно бьется и дает мне жизнь.
Меланча отдернула руку.
— Я не хочу чувствовать по твоему приказу. Страсть — это истерия. Откровенно говоря у меня нет тяги к мужчинам. — Она отошла от него. — А теперь, пожалуйста, уходи. Начиная с завтрашнего утра ты меня больше не увидишь, и я не буду участвовать в твоих предприятиях.
Карфилхиот встал перед ней и взял ее под локти; отблески пламени метались по их лицам. Меланча открыла рот, чтобы заговорить, но не произнесла ни слова, и, Карфилхиот, нагнувшись к ней, поцеловал ее и потянул на диван.
— Вечерние звезды поднялись на небо. Ночь только что началась.
Она, казалось, не слушала его, но сидела, глядя в огонь.
Карфилхиот расстегнул застежки ее плечах; она без сопротивления разрешила платью соскользнуть с тела; в воздухе повис запах фиалок.
Она покорно и молчаливо смотрела, как Карфилхиот выскользнул из собственной одежды.
В полночь Меланча встала с дивана и, обнаженная, остановилась перед огнем, превратившимся в россыпь угольков.
Карфилхиот, сжав рот, смотрел на нее с дивана из-под полуоткрытых век, озадаченный поведением Меланчи. Ее тело соединилось с его достаточно страстно, но во время любви она ни разу не посмотрела ему в лицо: ее голова была откинута назад или отвернута в сторону, глаза глядели в никуда. Физически она возбудилась, он чувствовал это, но когда он пытался говорить с ней, она не отвечала, как если бы он был не более, чем призраком.
Меланча посмотрела на него через плечо.
— Одевайся.
Карфилхиот угрюмо влез в свою одежду, и все это время она стояла, глядя на умирающий огонь. В его голову приходили одно язвительное замечание за другим, но все казались слишком грубыми, сварливыми, низменными или глупыми, и он придержал язык.
Одевшись, он подошел к ней и обнял за талию. Она выскользнула из его объятий и задумчиво сказала:
— Не прикасайся ко мне. Ни один мужчина никогда не касался меня, даже ты.
Карфилхиот засмеялся.
— Разве я не мужчина? Я касался тебя, очень глубоко, касался сердцевины твоей души.
Все еще глядя в огонь, Меланча покачала головой:
— Ты — только странное создание воображения. Я использовала тебя, а теперь ты исчезнешь из моей головы.
Карфилхиот озадаченно посмотрел на нее. Неужели она сошла с ума?
— Я совершенно реален, и не собираюсь исчезать. Меланча, послушай! — И он опять обнял ее за талию. — Давай станем настоящими любовниками! Разве мы оба не замечательны?
Меланча снова вырвалась от него.
— Опять ты пытаешься коснуться меня. — Она указала на дверь. — Уходи! Исчезни из моего сознания!
Карфилхиот насмешливо поклонился и пошел к двери. Здесь, заколебавший, он посмотрел назад. Меланча стояла у камина, положив руку на высокую облицовку, свет огня и черные тени пробегали по ее телу.
«Говори о призраках сколько хочешь , — беззвучно прошептал себе Карфилхиот. — Я взял тебя, я имел тебя, и все это было реальностью ».
Он открыл дверь, и в его ухо — или в его мозг — пришли неслышные слова: «Я играла с призраком, а ты думал, что имел дело с реальностью. Признаки не чувствуют боли. Подумай об этом, когда придет повседневная боль ».
Карфилхиот, вздрогнув, вышел за дверь, которая немедленно закрылась за ним. Он оказался в темном проходе между двумя зданиями; в каждом конце прохода мерцал свет. Над головой нависло ночное небо. Воздух странно пах гниющими деревьями и мокрыми камнями; неужели это тот самый ясный соленый воздух дворца Меланчи?
Карфилхиот, на ощупь, перебрался через мусор и вышел на городскую площадь. Он огляделся и остолбенел от неожиданности. Это был не Исс, и герцог мрачно выругался.
На площади неистовствовал шумный веселый праздник. Вверху горели тысячи факелов и развевались тысячи зеленых и синих флагов с желтой птицей. В середине, лицом друг к другу, стояли две большие птицы, составленные из перевязанных веревками связок соломы. На большом помосте рядом с ними ходили, прыгали и плясали под музыку труб и барабанов мужчины и женщины, одетые как выдуманные птицы.
Мимо герцога шел человек, одетый белым петухом: красный гребешок, желтый клюв, белые, покрытыми перьями крылья и высокий хвост. Карфилхиот схватил его за руку.
— Минутку, сэр! Просветите меня, что это за место?
— У вас нет ни глаз, ни ушей? — со смехом прокукарекал человек-петух. — Это же Великое Представление Птичьих Искусств!
— Да, но где?
— Где? Это Касподел, центр города!
— Что за город? И какое королевство?
— Вы что, потеряли рассудок? Это Гаргано!
— В Помпероле?
— Вот именно! Но где ваш хвост и перья? Король Дьюэл приказал во время представления всем носить хвосты с перьями! Посмотрите на меня! — И человек-петух забегал по кругу, пританцовывая, подпрыгивая и размахивая высокими перьями его великолепного хвоста; потом он пошел своей дорогой.
Карфилхиот оперся о здание, в ярости скрежеща зубами. У него не было ни денег, ни драгоценностей, ни золота. И друзей среди жителей Гардано; на самом деле сумасшедший король Дьюэл считал его опасным птицеубийцей и врагом.
На краю площади Карфилхиот заметил вывеску гостиницы: «Грушевое Дерево». Он подошел к хозяину и узнал, чтобы в гостинице свободных мест нет. Аристократические манеры герцога принесли ему только скамью в общем зале рядом с группой гуляк, которые пили, спорили и громко орали песни вроде «Пошел фазаненок невесту искать», «Тирра-лирра-лэй», «Госпожа страус» и Благородный сэр воробей». За час до рассвета пьяницы свалилась на стол и разлеглись среди обгрызенных свиных ножек и луж пролитого вина. Карфилхиоту удалось поспать два часа, пока не пришла служанка с тряпками и ведрами, и не выгнала всех наружу.
Мелодия праздника достигла крещендо.
Повсюду развивались синие, зеленые и желтые флаги и вымпелы. Волынщики играли джигу, а люди в птичьих одеждах прыгали и танцевали. И все подражали птичьим крикам, повсюду слышалось щебетанье, чириканье, свист и карканье.
Дети были одеты как деревенские ласточки, золотые зяблики или синицы; взрослые оделись более чинно, став воро́нами, во́ронами или сойками. Люди потолще часто наряжались совами, но в целом каждый одевался так, как подсказывала ему фантазия.
