Екатерина Оленева - Невеста для Мрака (СИ)
Такой исход мне подходил. Но пока не попробуешь, не узнаешь.
Жестокие, непристойно-алые губы оборотня разошлись в плотоядной улыбке, открывая кончики белоснежно-острых звериных клыков:
— Готов ли я принять твою капитуляцию, мой очаровательный противник? Не сомневайся в этом!
Миарон рывком заставил меня запрокинуть голову и приблизил свои губы к моим. Поцелуй ужалил, точно прикосновение раскаленного до бела железа. Жадный, беспощадный, сминающий, он не оставлял возможности ответить отказом.
В объятьях Миарона не было возможности почувствовать себя хрупкой, лелеемой женщиной. Но одновременно с тем они не оставляли сомнении в том, что я желанна — сила страсти, которую я вызывала в этом существе, была сродни неудержимой стихии: уничтожающей, беспощадной, неконтролируемой.
Я чувствовала себя беспомощной, зависимой от его воли или, как повезёт, от его безумия. Но мне не хотелось этому противиться. Мы целовались, разделяя на двоих ярость, страсть, ненависть, боль и наслаждение.
Миарон выдыхал — я вдыхала. Казалось, я могла дышать лишь его дыханием. Мои руки непроизвольно сжимаясь на его плечах, деревенели, оплетая по-змеиному гибкую шею, липли к рельефным мышцам груди. Каким наслаждением было чувствовать под ладонью каждый гладкий упругий кирпичик на его животе!
Миарон отстранился, чтобы рвануть жёсткий воротник своего одеяния. Острый коготь прочертил глубокую царапину, почти рану, у него на груди и кровь закапала обильной густой алой влагой, горячей и пряной. Она стекала из пореза маленькой пульсирующей струйкой.
Схватив меня за волосы, он ткнул меня в эту рану, как недогадливого котёнка в миску с молоком. Одна часть меня была возмущена таким отношением, в то время как вторая осталось вполне довольна — кровь кружила голову, оставляя слабую горечь на губах и языке. Желание насквозь прошить эту горячую грудь, чтобы глубже погрузиться в волны боли, исходящие от оборотня, а не скользить по верхам, на мгновение ударило мне в голову, угрожая захлестнуть, увлечь за собой.
— Больно? — тихо спросила я, пробегаюсь пальцами по ране.
Миарон улыбнулся и придвинулся так, что я ничего не могла больше видеть. Между нашими телами теперь ни шёлку, ни лезвию было не пройти.
— Постарайся меня отвлечь, — прошелестел он.
И его голос сам по себе был как изысканная ласка.
— Если ты просишь…
Выскользнув из его рук, я заставила Миарона перевернуться на спину, поменявшись с ним местами — теперь он был внизу, а я сверху.
Я склонилась над кровоточащими порезами и медленно начала слизывать кровь. Тело Миарона выгнулось в судороге наслаждения, его стон усладил мой слух.
Кожа его пылала, словно под ней горело пламя. Каждое новое прикосновение несло с собой жар, огненной волной растекающийся по телу. Мир впервые стал огнём, который не сжигал, а дарил силу. И впервые я тонула в огне, забывая, как дышать.
Я отчаянно хотела, чтобы всё быстрее кончилось и одновременно чтобы эта сладкая пытка не кончалась никогда. Наслаждение сплеталось в тугой комок, сладкий, тёмный и вязкий. Удовольствие обволакивало разум, сознание растворялось в мягкой мгле.
Словно со стороны я слышала животные стоны.
И снова взгляд невольно отмечал как под холёной гладкой кожей ленивой волной перекатывались бугры мышц.
Огни светильников отбрасывали красные блики на наши тела и лица. И снова повсюду плясали безумные тени.
***
Я закрыла глаза, откинувшись на спину.
— Как не истёрты и не банальны три простых слова: «Я тебя люблю», пусть большей частью они лживы, но иногда слышать их приятно, — промурлыкал оборотень. — Моя молчаливая возлюбленная, — в голосе его ядом зазвучала насмешка. — Просто скажи эти три простых слова: «Я тебя люблю».
Лгать о любви — низко. Любить тебя всерьёз — невозможно. Первая истина, которую я постигла рядом с тобой, Миарон: нельзя привязываться к чудовищам. Даже если очень хочется — всё равно нельзя. Никакой божественно-восхитительный секс этого факта не изменит.
— Мне было хорошо с тобой, Миарон. Гораздо лучше, чем я смела надеяться.
Его когти вновь скользнули по моей шее. Губы горячо зашептали в ухо:
— В твоём случае солгать было бы гораздо умнее, мой упрямый Аленький Цветочек. Я бы, конечно, не поверил, но мне было бы приятно осознавать, что ты признаёшь мою власть над тобой. Ты всё равно мне покоришься. Рано или поздно.
— Так тебе покорность моя нужна? Воистину, ты ненасытен! Разве я не покорна? Ты держишь меня за горло, в прямом и переносном смысле этого слова и, поскольку яиц у меня нет, это самое чувствительно моё место. Я твоя рабыня, твоя игрушка. Чего же ещё тебе от меня нужно?
Я видела, как в ярости искажается его лицо.
— Ты редкостная маленькая ядовитая гадина.
— А ты, когда в следующий раз заговоришь о любви, постарайся не выпускать когти…
— Договорились, — очаровательно улыбнулся он.
От этой улыбки неожиданно защемило сердце. Вот Слепой Ткач! Нет, не стоит позволять себе поддаваться эмоциям. Всё, что угодно, лишь бы не пускать его в душу!
Я слишком хорошо помню то, каким ты бываешь без маски, Зверь.
Но что мне делать с подозрением о том, что физическое влечение к тебе лишь следствие чего-то другого?
Глава 38
В тот вечер, лёжа в объятиях Миарона, я всерьёз пыталась представить нашу с ним совместную жизнь. Я была почти готова ему задать известный женский вопрос: «Ты меня любишь?».
Но вместо этого спросила:
— Кого ты любил в прошлом?
Он предпочёл сделать вид, что не понял:
— Ты о чём?
А может быть, в самом деле не понял?
— Ты говорил, что в жизни тяжелее всего пережить того, кого любишь? Говорил со знанием дела, так, будто пережил нечто подобное. Надеюсь, это была женщина?
— Ты не только обратила внимание на мою проходящую реплику, но даже удосужилась её запомнить? Тронут!
— Ты мне не ответишь? — всё-таки настаивала я.
Невесёлый смешок не предвещал ничего другого. Я уже приготовилась к тому, что мне ответят залпом сарказмов.
— Надеешься услышать от меня нечто в духе Дик*Кар*Стала, очередную историю о роковой любви? Нет, Одиффэ, это была не женщина.
Повисла напряженная пауза.
— Это была девочка. Моя дочь.
Голос Миарона звучал безжизненно, как будто говорил зачарованный механизм:
— Не желая отягощать себе заботами и лишней ответственностью, я легкомысленно доверил её благополучие её матери. Её мать, по тем же причинам, передоверила ответственность слугам. Пока мы оба развлекались, в городе, где жила наша малышка, началась смута. Слуги предпочли позаботиться о собственной шкуре. Так моя дочь оказалась на улице где и умерла задолго до того, как кому-то из её непутёвых родителей пришло в голову навестить своего ребёнка.
