Роберт Говард - Воин снегов
Мне кажется, само время бежало быстрее, когда Джон Калрек возвращался домой. Рядом с ним лениво и самодовольно выступал Кануль Лживая Губа в измаранной дегтем матросской робе, со всегда готовым к бою кинжалом на узком кожаном поясе. Снисходительно здороваясь с близкими приятелями, целуя на ходу подвернувшуюся девушку, шли они по улице, горланя непристойные куплеты.
И вскоре раболепные и ленивые прихлебатели толпились вокруг двух отчаянных голов, льстя им, весело ухмыляясь и хохоча над каждым похабным жестом, ибо для завсегдатаев таверны, робких и слабых, пусть даже и честных жителей, эти люди с невероятными историями и жестокими делами, рассказами о Семи Морях и дальних странах, эти люди — говорю я — были могучими воинами, смельчаками, мастерами кровавых дел.
Все боялись их; если мужчина оказывался избит, а женщина подвергалась оскорблению, жители перешептывались — и только. И когда племянница Молли Фаррел была обесчещена Джоном Калреком, никто не осмелился заявить о том, что думали все. Молли никогда не была замужем. Она жила с племянницей в маленькой лачуге у берега, и волны приливов разбивались о камни у самых дверей.
В деревне старую Молли считали кем-то вроде ведьмы. Она была мрачной неразговорчивой старухой и поддерживала свой скудный достаток, подбирая всякий хлам, выброшенный морем.
Племянница ничем не походила на тетушку. Тщеславную и сумасбродную девчонку легко было одурачить, иначе она никогда бы не поверила акульей ухмылке Джона Калрека.
Помнится, был холодный зимний день, с востока дул резкий бриз, когда на деревенской улице появилась старая Молли, восклицая, что девушка исчезла. Все, кроме Джона Калрека и его дружков, метавших кости в таверне, бросились на поиски — одни на берег, другие к холмам.
Под похоронный гул никогда не отдыхающего прибоя — голоса вечно бодрствующего серого чудовища моря — в тусклом свете вечерней зари Фаррел вернулась домой.
Прилив мягко принес ее тело через отмель и положил у самой двери лачуги. Мертвенно-белой была она, окоченевшие руки сложены на груди; неподвижно было ее лицо, и серые волны вздыхали, шевеля ее волосы.
Глаза Молли Фаррел, казалось, превратились в камень; она стояла, не говоря ни слова, над мертвой девушкой до тех пор, пока Джон Калрек и его приятели не спустились, покачиваясь, от дверей таверны, с кружками в руках. Джон Калрек был пьян.
Народ расступился, чуя убийство, а он рассмеялся, нагло уставясь на Молли Фаррел, скорбящую у тела племянницы.
— Черт, — выругался он, — девчонка утопла, Губа!
Лживая Губа усмехнулся, кривя тонкие губы. Он ненавидел Молли Фаррел, ибо это она прозвала его Лживой Губой.
Джон Калрек поднял кружку, качаясь на нетвердых ногах.
— Так выпьем за здоровье ее призрака! — проревел он. Все оцепенели от страха.
Тогда заговорила Молли Фаррел, и от слов, которые прорывались у нее сквозь стоны, мурашки бегали по спинам людей.
— Во имя дьявола проклинаю тебя, Джон Калрек! И Божье проклятие да будет на твоей душе навек! Желаю тебе повидать такие страны, которые выжгут тебе глаза и испепелят душу! Сдохнуть тебе лютой смертью и корчиться в аду трижды миллион лет! Морем и сушей, землей и воздухом, демонами топей, духами лесов, троллями холмов проклинаю тебя!
А ты, — ее костлявый палец ткнул в Лживую Губу, который отшатнулся и побледнел, — ты станешь погибелью Джона Калрека, а он твоей! Ты отправишь его к вратам ада, а он тебя — на виселицу!
Печать смерти я вижу на твоем лбу, Джон Калрек, — она говорила с такой настойчивостью, что пьяная насмешливость на лице Джона Калрека сменилась ужасом, — слышишь, то море рычит, чуя жертву, которую оно не станет хоронить. Видишь, снег лежит на холмах, Джон Калрек? Прежде чем он растает, труп твой ляжет к моим ногам. Я наступлю на него, и душа моя обретет покой… На рассвете Калрек и его компания ушли в плавание, и Молли снова день за днем возилась в хижине или собирала хлам.
Она еще сильнее сгорбилась и похудела, глаза горели безумным блеском. Дни проходили прочь, и люди шептались, что ей недолго осталось, выглядела она скорее призраком, чем человеком. Однако она продолжала идти своим путем, отвергая всякую помощь.
Наступило короткое холодное лето, снег на холмах не таял — случай необычный, что вызвало много разговоров среди жителей деревни. На закате и на рассвете Молли ходила на берег, поглядывая на снег, который лежал на холмах, и с яростной настойчивостью всматривалась в море.
Дни снова стали короче, а ночи длиннее и темнее, и холодные серые приливы слизывали все с голых пляжей, а ревущие бризы несли дожди и мокрый снег с востока.
Однажды, холодным днем, в бухте бросил якорь торговый корабль. Все бездельники и гуляки сбежались на пристань, — это был корабль, на котором ходили Джон Калрек и Кануль Лживая Губа. По трапу крадущейся походкой сошел Лживая Губа, но Джона Калрека с ним не было.
В ответ на вопросы и удивленные восклицания Кануль лишь пожал плечами.
— Калрек сбежал с корабля в одном порту на Суматре, — сказал он, — поссорился со шкипером. Предлагал и мне идти с ним, но нет! Я хотел снова увидеть таких парней, как вы.
Лживая Губа чуть ли не умоляюще смотрел на гуляк. Неожиданно он отпрянул, увидев Молли Фаррел, пробившуюся сквозь толпу. Мгновение они разглядывали друг друга. Затем сухие губы Молли растянула улыбка.
— Кровь на твоих руках, Кануль! — выкрикнула она так яростно, что Лживая Губа невольно уставился на свои руки и вытер правую о левый рукав.
— Убирайся, ведьма, — злобно оскалился моряк и бросился сквозь толпу, которая безмолвно расступилась перед ним. Мужчины последовали в таверну, обсуждая случившееся.
Следующий день был еще холоднее. Серый туман плыл с востока, заволакивая бухту. Опасно было выходить в море в такую погоду, и жители сидели по домам или рассказывали друг другу байки в таверне. Поэтому случилось так, что мой друг Джо, паренек моих лет, и я оказались первыми свидетелями удивительного события.
Безрассудные и несмышленые, мы сидели в лодчонке, болтавшейся у конца причала, дрожа от холода и надеясь каждый, что другой предложит вылезти. Не было причины там оставаться — просто в лодке было здорово мечтать.
Внезапно Джо поднял руку.
— Эй, слышишь? — сказал он. — Кто это может быть в бухте в такой денек?
— Никто. Что ты услышал?
— Весла, если я не глухой. Слушай.
В тумане ничего не было видно, и я ничего не слышал. Джо, однако, клялся, что звук был; на его лице появилось странное выражение.
— Кто-то гребет там, я тебе говорю! Весь залив гудит от весел. Дюжина лодок, не меньше! Болван, ты что, правда не слышишь?
